Евгения Белякова - Король-Бродяга (День дурака, час шута)
Обзор книги Евгения Белякова - Король-Бродяга (День дурака, час шута)
Белякова Евгения
Король-Бродяга (День дурака, час шута)
'Есть у каждого загадка,
уводящая во тьму…'
Н. Гумилев.
'Я смеюсь — следовательно, существую'
Один старый шут.
Голова обычно пустеет, стоит мне засесть над чистой страницей с пером. Внутри меня маленькими искорками вспыхивают воспоминания, как звезды на черном небе, их много, но пустого пространства между ними еще больше.
Исписал сегодня страниц сто своими корявыми буковками, похожим на муравьев, нет, на червяков. А потом пустил с веранды на ветер — половину просто так, а половину поджег. Забавно. Пепел летит гораздо красивее, чем просто бумага, да еще и вспыхивает иногда искорками — какая жалость, что не догадался все сжечь. Искорки в воздухе, в моей памяти…
Я живу в горах. В домике, словно вырезанном из цельного дерева, повисшем на краю каменного карниза, маленьком и продуваемом ветрами. И себя таким же ощущаю, правда, иногда. Вот уж не подумал бы, что этот мир все еще может воздействовать на меня. Кроме как погодой, которая ломит мои кости, как зерно на жерновах мельницы. Почему я при таком отвратительном здоровье выбрал для жилья эту развалюху со сквозняками? Наверное, тут просто красиво. Выйдешь на веранду и отшатнешься — глубоко внизу зеленая пена листвы, серые камни в пятнах лишайника, куцые, скрученные деревца, и лестница; она тянется с самого подножия горы, временами измученно и опасно поскрипывая. Не так уж высоко, но и не так уж близко к земле — и в окнах, которые не знают стекол и ставен, позвякивают колокольчики — в каждом окне, и каждом дверном проеме… И, как ни странно, тут уютно. Стол темного дерева, круглый, как полная луна, керамические пиалы и пузатый чайничек. На стенах — картинки, похожие на размытые кляксы, но если подойти поближе и приглядеться, то становится понятно, что это — тушь, преображенная буйной фантазией в горы и деревья. И весь день — скрип половиц, перезвон и свист ветра.
Ко мне приходят ученики, я наполняю их своей мудростью, доверху, с горкой — и толкаю в спину из дома — жить, жить, получать оплеухи от Судьбы, на собственном опыте понимать все то, что я им преподнес на блюдечке, потому что это бесполезно — давать знание кому-то даром, все равно пропустит мимо ушей… До тех пор, пока не поймет — сам, сам, а тогда уж… Так что мои умничанья в большинстве своем притворство. Только лишь для того, чтобы выполнить свою роль учителя, а еще для того, чтобы, встретившись с непознанной и таинственной жизнью, они хоть что-то вспомнили — и выжили. И пишу я эти слова, эти скучные сочетания букв — для того чтобы они, прочитав их когда-нибудь (не скоро это произойдет, не скоро, слишком наивны они для моих умственных испражнений), поняли меня хоть чуть-чуть. Хотя я и сам не всегда себя понимаю…
Кто есть я? Наверняка уже не тот малыш-принц с мрачным взглядом и острым язычком, что бегал по замку своего отца, проказничая и подслушивая; не расфуфыренный щеголь-подросток с замашками тирана, но что-то от них во мне осталось. Как сердцевина — толща дерева скрыла ее от глаз, но она есть…
Или начать свой путь к истине с того, кем я являюсь сейчас?
Я прожил на этом свете очень, очень долго, сто шестьдесят лет — не шутка. И успел составить свое впечатление о долголетии. Когда подкрадывается пятидесятый год, чтобы исподтишка грохнуть вас дубиной по темечку, с радостным возгласом: 'Стареешь, парень!', это совсем не так, как когда вам исполняется тридцать. 'Тр-р-р-ридцать', - с наслаждением перекатываете вы это слово по языку, и рассказываете каждому встречному и поперечному о том, что жизнь ваша в самом расцвете. В восемьдесят уже без разницы, девяносто вам или сто. В сто двадцать про время стараешься не вспоминать. Сто пятьдесят… Лучше бы я умер в тридцать.
Сто шестьдесят… Хм, а еще можно пожить, не так ли?
Итак, с чего начать? 'Я родился в семисотом году от Потопа, и мой отец, король, нарек меня Джоселианом…'. Или: 'Я был актером, королем, магом, бродягой и убийцей…'. В любом случае, давайте вместе потакать моему самолюбию — я начну свое повествование с большой буквы 'Я', а вы простите мне эту маленькую слабость и продолжите читать. Потому что на самом деле эта книга не столько обо мне, сколько о моем мире, таком, каким мне довелось его увидеть на протяжении вот уже более полутора веков, и, конечно, о людях.
Итак — я родился.
Это произошло в семисотом году от Потопа, в королевской семье. И сразу же, еще не успев закричать от шлепка по попе, я стал принцем. В королевских семьях так и бывает. Отец назвал меня Джоселианом, мать была не против, да и не до имен ей было — она рожала меня трудно, сильно утомилась и почти сразу же заснула. Как мне рассказывали, когда меня принесли к ней на следующий день, она сказала лишь — 'Красивые глаза'. Через несколько лет мой отец уверился в том, что детей у него больше не будет, вздохнул и назначил меня наследником. Наследный принц, Его Высочество, будущий король Невиана… Я жил, как жил, не особенно интересуясь титулами, но когда мне исполнилось три (минимальный возраст для понимания своей особенности), отец объяснил мне разницу между коронованными особами и обычными людьми. Я понял каждое его слово, но на моем поведении и мироощущении это никак не отразилось — все же я был ребенком. До шести лет — когда мне пришлось резко повзрослеть, ощутить необъятность мира и его конечность, и все это в один день, особенно яркий в моих воспоминаниях…
ДЕТСТВО
Я, шестилетний шалопай, мотался по коридорам замка, сбивая неторопливые пылинки, повисшие в солнечных лучах своим маленьким телом. И не знал удержу ни в чем, да мне ни в чем и не отказывали. Принц Джоселиан — звучит, как отрыжка. Конюх Фриск звал меня просто Джо, или дерьмецо, или шалопай. Он был хороший, конюх Фриск. Угощал меня яблоками и никогда не выдавал, если я сбегал из замка в лес, или если, набедокурив, прятался у него в конюшне.
В детстве я был сущим наказанием, обожал делать мелкие гадости, но мне не повезло, как некоторым детям — внешность мне досталась далеко не ангельская. Я даже завидовал тем мальчикам, у которых были золотые кудри, голубые глаза и ямочки на щеках. Им всегда все сходило с рук — стоило взрослым посмотреть на них, они сразу начинали глупо улыбаться и лепетать всякие слюнявости, вроде 'Ути-пути, наш ангелочек, до чего он симпатяшечка'…. А эти зверьки с холодными, как лед глазами (какое 'небо', опомнитесь?) растягивали губы в улыбке, позволяя взрослым трепать себя по голове, а потом бежали играть в очень увлекательную детскую игру 'поймай и убей кошку'. Я же совсем не подходил на роль ангелочка. Черные глаза, всегда с прищуром, черные же волосы (в полном беспорядке, они ложились так, как ИМ хочется), длинное лицо со слишком острым подбородком. Крестьяне, приезжавшие в замок продать овощи или мясо к королевскому столу, завидев меня, делали охранительный знак — настолько я был им странен.
