Яцек Пекара - Слуга Божий
— Хорошо, что ты признаешься насчет костра. А знаешь, каково наказание за узурпацию прав инквизиционного суда? — спросил я ласково. — Наказание за это — кастрация, сдирание кожи и сожжение на медленном огне.
Видел, как кровь отлила от его лица.
— И уж поверь, что для тебя костер будет сложен как следует. Так, чтобы ты долго мог глядеть на сожженные культи собственных ног, пока огонь не доберется до витальных частей твоего тела.
Уж не знал, понял ли он значение слова «витальные», но крупица воображения у него явно нашлась, поскольку побледнел — если такое возможно — еще сильнее.
— Не пугайте его, инквизитор, — услышал я голос, и некая фигура в черном плаще выступила из-за бургомистра.
У человека были бледное лицо, смолисто-черная борода и шалые глаза. Левая щека — со следами оспы, а правая — в расчесанных прыщах. Был еще молод и, видать, именно потому носил бороду — чтобы добавить возраста и серьезности.
— А ты кто такой, засранец? — спросил Курнос и неторопливо откинул капюшон.
У нашего собеседника, когда увидел Курноса в полной красе, лишь слегка расширились глаза, но он промолчал, не отшатнулся и даже не изменился в лице. Следует отдать должное: он имел сильную волю, милые мои.
— Я приходской священник парафии Святого Себастиана в Фомдальзе, — произнес таким тоном, словно извещал мир, что сделался папой.
— Так это Фомдальз, да? — обвел я рукою вокруг. — Та еще дыра, ксёндз, ничего не скажешь… И что же ты такое сотворил, что тебя сослали в эдакую навозную кучу? Трахнул чью-то жену? Или любовницу своего епископа? А может, слишком охоче поглядывал на тугие мальчишечьи попки?
Курнос и близнецы будто по команде загоготали, а Курнос еще и толкнул ксёндза носком сапога в грудь. Только толкнул, но чернобородый пошатнулся и приземлился задницей прямо в грязь. Близнецы аж взвыли со смеху. Эх, эти их маленькие радости… Краем глаза я поглядывал на троих стражников, что стояли у стены. Но они оказались на удивление смекалистыми пареньками. Ни один даже не потянулся за прислоненными к стене глевиями.
Ксёндз, покраснев так, словно его вот-вот хватит кондратий, хотел вскочить, но Курнос наехал на него конем и опрокинул снова. Теперь — на спину.
— Не вставай, попик, — сказал он ему ласково. — Господин Мордимер поговорит сейчас с тобой, как и должно говорить инквизитору с ксёндзом. Он — на коне, а ты — валяясь в грязи.
Ох, не любил мой Курнос попов. И ничего странного: кто же их любит?
— Извини, — сказал я. — Мой друг горяч, что огонь. Но вернемся к делу. Что это, мать твою, курву, такое? — снова повысил голос и ткнул в приготовленный на рынке костер. — Или ты, ослоеб, думаешь, это игрушки? Театр для черни? Как смеешь кого-то сжигать без позволения на то Официума? Без присутствия лицензированного инквизитора? Без Божьего суда?
Ксёндз лежал в грязи и молчал. Весьма предусмотрительно: ненавижу, когда меня прерывают.
— Кто это? — указал я носком сапога на фигуру в белой рубахе.
Сапоги у меня были изгвазданы сверх всякой меры. Я знал, что женщина еще жива, поскольку минуту назад видел, как спазматически хватается руками за землю.
— Чародейка. — Я услышал в его голосе тайную ярость. — Обвиненная в наложении проклятий и трех убийствах. Обвинена в суде согласно с законом и обычаем…
— С какого это времени гродский суд[19] имеет право посылать на костер и решать, является кто-то чародеем или нет?! — рявкнул я.
Не то чтобы меня это крепко удивило. В провинции случались и куда худшие вещи, а у нас не было другого выхода, как смотреть на них сквозь пальцы. Но не тогда, когда случались в нашем присутствии.
— Вы хороши, только если у селян корову сведут, — сказал Курнос, — и не вам браться за волшебства и ереси.
— Именно, — согласился я. — Я хотел провести лишь одну ночь в вашем паршивом городке, но чувствую, что развлечений здесь — на дольший срок. Бургомистр, — глянул на человечка, который стоял подле нас и прислушивался к разговору, не зная, куда девать глаза, — именем Святого Официума я принимаю власть на время прояснения всех обстоятельств и вынесения приговора. Есть у вас здесь арестантская?
— Яс-с-сное д-д-дело, вельм-м-мож… — отвечал, согнувшись в низком поклоне, и это мне понравилось.
— Доставьте туда женщину, дайте ей поесть, попить, и пусть никто и пальцем ее не тронет. А для нас — комнаты. Лучшие, какие найдутся. А… и еще одно. Чтобы к утру столяр сделал мне лавку. Длиной в семь стоп, шириной в две. Вверху два железных кольца, внизу — еще два. Прикажите ему внести что получится в какую-нибудь из комнат этой вашей тюрьмы. Есть там печь или очаг?
— Н-н-н-найд-д…
— Завтра на рассвете хочу, чтобы все было готово. Протоколы допросов на суде — есть?
— Ес-с-сть, вельм-м-мож…
— Нынче вечером хочу видеть их на нашем постое. Понял все?
— Д-д-да, вельм-м…
— Тогда чего ждешь?
Курнос фыркнул коротким, злым смешком, а бургомистр приподнял полы плаща и побежал через грязь, словно в задницу ему воткнули уголек.
— А она? — спросил я, покачав головой, но бургомистр меня уже не слышал. Потому пришлось приказывать стражникам: — Поднимите ее и отведите в тюрьму.
Подхватили глевии, словно те чем-то могли им помочь, и подскочили к лежавшей женщине. Дернули ее за волосы и руки — вскрикнула громко и отчаянно. Сумела прикрыть грудь, потому что рубаха разорвалась, когда ее тащили. Лицо ее было в грязи, но нетрудно было заметить, что это красивое и молодое лицо. И красивая молодая грудь.
— Только попробуйте к ней прикоснуться, — сказал я негромко, но стражники прекрасно слышали, — собственноручно сдеру тому кожу с ног и поджарю на огне. Понятно?
Схватили ее за руки и за ноги чуть осторожней, чем миг назад, и поволокли к каменному дому на той стороне рынка. Женщина отчаянно рыдала.
— А теперь ты, попик из грязи… — Я глянул на ксёндза: тот благоразумно не дергался. — Можешь встать.
Встал, отряхиваясь и вытирая плащ, что казалось делом совершенно безнадежным, поскольку тот весь был измазан коричнево-черным.
— Я подам официальную жалобу на вашу деятельность, инквизитор, — сказал он, и голос его даже не дрогнул. — Согласно статье двенадцатой закона о преследовании чародеев…
Значит, здесь у нас знаток законов. Ха! Выходит, пора начать дискуссию и одолеть попика с помощью серьезных аргументов. Я подъехал и на этот раз ударил его прямо в лицо — и он полетел на спину уже без передних зубов. Я соскочил с седла — грязь хлюпнула под сапогами — и склонился над ним.
— Я знаю, о чем говорит статья двенадцатая, — сказал я, хватая его за бороду. Теперь была забрызгана красным. И правда выбил ему два зуба. — А также и все остальные. А тебе на рассвете должно явиться на допрос этой женщины, понял? Явишься как церковный ассистент, ладно уж. Я выражаюсь понятно?
