Яцек Пекара - Слуга Божий
— Буди Курноса и через две молитвы жду вас внизу, — сказал я сухо.
Вышел из трактира («Завтрак, уважаемый мастер?» — услышал голос трактирщика, но лишь отмахнулся) и начал читать «Отче наш». После второго дай нам силу, Господи, чтобы мы не простили врагам нашим!,[20] услышал на ступенях топот, и близнецы выпали за порог. Курнос появился при втором «амине». Но — успел.
Камеры располагались в подземельях под ратушей. Ха, ратуша — сильно сказано! Двухэтажный каменный дом из темно-желтого кирпича, украшенный деревянными столпами. В зале на втором этаже ожидали уже нас бородатый ксёндз, бургомистр и двое стражников. На этот раз — без глевий.
— Д-д-д-дос-с-стойные г-г-г-гос-с-спод-да, — произнес, заикаясь бургомистр, а ксёндз кивнул нам, глядя исподлобья.
Я присмотрелся к нему и отметил, что нос распух, а губы покрыты свежими струпьями.
— Садитесь, — указал им на места за овальным столом.
На нем стояла тарелка с холодным мясом и пшеничными коржиками, а рядом — кувшин с пивом и бутылочка, наверное, с водкой. Открыл ее, понюхал. О, да, крепкая сливовица. Что ж, может, во время допроса пригодится тем из нас, у кого слаб желудок. Но надеюсь, дело так далеко не зайдет.
— Прочел протоколы. — Я бросил на стол кипу бумаг. — Это говно, господа.
Ксёндз уже хотел что-то сказать, но вовремя захлопнул пасть, щелкнув оставшимися после вчерашней дискуссии зубами. Вероятно, не хотел снова оказаться со сломанным носом.
— В связи с этим, прежде чем спустимся к обвиняемой, я хотел бы, чтобы вы предоставили мне информацию. Полагаю, вы будете убедительными и искренними.
— Пов-в-в-верьте, — проговорил бургомистр и хотел добавить что-то еще, но я поднял руку:
— Правила такие: я спрашиваю — вы отвечаете. Понятно? Кем были трое убитых?
— Ди-ди-ди… — начал бургомистр.
— Дитрих Гольц, торговец лошадьми. Бальбус Брукдорфф, мастер-красильщик. Петер Глабер, мастер-мясник, — ответил вместо него ксёндз. — Двое вдовцов и холостяк.
— У вас тут и красильня есть? — удивился я. — Ну ладно. Как погибли?
— Сож-сож-сож…
Я вопросительно взглянул на ксёндза.
— Сожрали их черви, — пояснил он словно бы неохотно и со страхом в голосе.
— Глисты, что ль? — пошутил я.
— Когда умерли, из них вылезли длинные, толстые белые червяки, — сказал ксёндз и быстро перекрестился. — Из всех отверстий.
Минуту я смотрел на них молча. Бургомистр отводил взгляд, а ксёндз — напротив: смотрел прямо в глаза. Я взял со стола пшеничный коржик, откусил. Хороший, свежей выпечки.
— Кто это видел?
— В случае Гольца только его конюх. Червей, что выползли из Брукдорффа и Глабера, видели несколько десятков человек…
— Й-й-й-а…
— Где эти черви?
— Спрятались в землю.
— Понятно, — сказал я. — Курнос?
— Ничего такого не припомню, Мордимер, — ответил он, как я и предполагал.
— Черная магия, ксёндз, а?
— Думаю, да, — согласился он серьезно.
— Как знать… — ответил я задумчиво и почесал подбородок. — Они хотели на ней жениться?
— Д-д-да…
— Отписали ей что-нибудь в завещаниях?
Бургомистр глянул на меня так, словно впервые в жизни услыхал слово «завещание», а ксёндз пожал плечами.
— Может, что и отписали, — сказал неуверенно.
— То есть, насколько понимаю, ничего ценного, — подытожил я. — Что нашли во время обыска? Пентаграмму? Запрещенные книги? Отраву? Кукол?
— Н-н-ничего.
— Ничего. Забавно, правда, Курнос?
Тот не ответил, поскольку я и не ожидал.
— Подведем итог тому, что я услышал. — Я встал из-за стола, прихватив очередной коржик, поскольку получились и вправду вкусными. — В городе гибнут трое уважаемых обывателей. Гибнут, признаемся, необычным образом. Обвиненной в убийствах с помощью черной магии оказывается молодая вдова, к которой все трое подбивали клинья. Следов ее преступления нет, мотивов нет, подозреваемая не признает собственной вины. А вы не вызываете епископского инквизитора… да что там!.. не вызываете даже палача, чего, в общем-то, вы и так не имели права делать в этом случае, а стало быть, не допрашиваете ее необходимым образом, но сразу же приговариваете к костру. Приговор выносится единогласно бургомистром, двумя членами совета и священником прихода, который выступал как церковный представитель. Я все верно говорю?
— В-в-в-все…
— Значит, соглашаетесь. Ну что же, время поговорить с обвиняемой, а?
Я кивнул Курносу, ибо присутствие моего товарища бывает полезным при допросах.
Уже один вид его лица вызывает у обвиняемых удивительное желание признаваться.
Бургомистр вскочил и отцепил от пояса ключ, которым и отворил солидные дубовые двери в углу комнаты. Во тьму вели отвесные каменные ступени.
Городская тюрьма состояла из трех огражденных заржавевшими решетками камер (все, кроме одной, пустовали) и большой комнаты, в которой были установлены заказанная мною лавка, а также малый столик и четыре табурета. На столике я заметил гусиное перо, чернильницу, стопку чистой бумаги и рядом пятисвечный канделябр с наполовину оплавленными толстыми восковыми свечами. В углу комнаты стоял переносной очаг, полный ало рдеющих углей. Но все же было дьявольски холодно и сыро.
Я глянул вглубь камеры. Светловолосая женщина в заскорузлой рубахе сидела на охапке соломы, что служила ей кроватью, и смотрела на меня со страхом. На миг наши взгляды встретились.
— Выведите обвиняемую, — приказал я, а один из стражников быстро подскочил к замку и начал вертеть ключом в неподатливом замке.
Я некоторое время смотрел на него, а потом уселся на табурете за столиком.
— Курнос, бургомистр, ксёндз, — пригласил и остальных.
Стражник выволок женщину на середину комнаты. Она не кричала и не сопротивлялась. Слушалась, словно была всего лишь тряпичной куклой.
— Положите на лавку и привяжите запястья и стопы к кольцам.
Стражник затянул узлы, а она зашипела от боли.
— Не слишком сильно, — сказал я ласково. — Выйди, — приказал, когда он закончил.
Сам же встал из-за столика и приблизился к ней — так, чтобы могла хорошо меня видеть. Пыталась поднять голову, но не слишком-то у нее получилось: веревки держали крепко.
— Мое имя Мордимер Маддердин, — сказал я. — И я являюсь лицензированным инквизитором Его Преосвященства епископа Хез-хезрона. Прибыл сюда, чтобы тебе помочь, мое дитя.
На миг нечто вроде надежды появилось на ее лице. И сколько же раз мне приходилось такое видеть! Но тотчас надежда угасла, и женщина промолчала.
