Мария Теплинская - Дядька
— Хозяин? Под столом! — голос ее на последнем слове поднялся до визга. — Что, нету? — проворчала она, видя, как его взгляд невольно метнулся под стол. — Ну, так и тебе тут нечего делать! Нужен тебе мой хозяин — ступай на погост его искать.
Он ничуть не смутился, даже какая-то осуждающая насмешка скользнула по его губам.
— А я вас хотел на блины позвать, — протянул он как будто разочарованно. — Ну что ж, дай вам бог здоровья.
— Не ела я твоих блинов, как же! — бросила ему вслед Авгинья, желая оставить за собой последнее слово.
Настряпал блинов, тоже мне! Жуть представить, что там еще за блины у него! Известное дело — мужик; все они у печи косорукие.
Но Горюнец уже не слыхал ее сварливых возгласов. Не слышал он и того, как пробормотала что-то невнятно-осуждающе бабка Алена и как злобно рявкнула на старуху невестка. Исчезая в неясно-фиолетовом тумане осеннего вечера, он уходил за околицу, осторожно держась по обочине дороги, ступая по жухлой траве, чтобы не вязнуть в закрутевшей, словно тесто, холодной грязи, в которую теперь превратился шлях.
Сразу же за тыном кладбищенской ограды, возле старой корявой вишни, чернеющей в сумерках нагромождением узловатых сучьев, он разглядел знакомый силуэт. Сняв шапку и наклоня русую голову, в скорбном раздумии глядел Рыгор на могилу любимой женщины.
— Эй, дядь Рыгор! — негромким голосом потревожил его Янка.
Рыгор вздрогнул, резко повернул голову и, заглянув в его усталые, полные безнадежной тоски глаза, Янка впервые осознал: перед ним не просто несчастный человек, а человек, жестоко обманутый во всех своих надеждах. Несомненно, Рыгор считал свою жизнь погубленной, напрасной. Его никоим образом не удовлетворяла его судьба, его семья, его дети — ничто свое. Да и трудно было бы удовлетвориться всем этим!
Смолоду Рыгор был хорош собой. Следы прежней своей красоты он сохранил до сих пор. Все так же крепко и статно его тело, так же густы слегка посеребренные кудри, а глаза, хоть немного и выцвели с возрастом, по-прежнему ясны. И этот красивый, породистый мужчина волей злодейки-судьбы оказался связанным с бесцветной, бесформенной, рано поблекшей теткой Авгиньей. В те времена о молодом Рыгоре думали меньше всего — нужна была работница в дом. А сам он, в силу крайней своей юности, не мог еще предусмотреть всех последствий такого шага. От такой матери и дети пошли — не бог весть что; видно, верх взяла Авгиньина кровь. Из них из всех лучше других удался Артем. Малоприметный и бледный лицом, он все же унаследовал благородную отцовскую стать, его ладную походку, красивую посадку головы. О младших говорить было еще рано, а вот Степан вышел хоть и рослым, но, подобно Савке, выглядел приземистым и тяжеловатым. Если к этому добавить еще и тускло-мышиные, не слишком густые волосы, остриженные в кружок, близко посаженные, почти бесцветные глазки и совершенно бесформенный нос, напоминающий скорее бульбу средних размеров — тут уж нетрудно было понять впадавшего в уныние отца. Особенно, когда он, невольно сравнивая, глядел на Яся, чужого сына, любуясь его ладной фигурой, точеным лицом, роскошными бровями и яркими глазами в оправе черных ресниц.
А ведь как был возможен иной поворот судьбы! Не поторопились бы отец да мать с его женитьбой, послушались бы старую бабку Алену, бывшую тогда еще в полном разуме — глядишь — и не прошло бы стороной счастье, и Ясь был бы теперь е г о сыном. Были бы и еще сыновья, такие же ладные и пригожие, ибо красота родится лишь там, где есть любовь.
— Ну, полно, дядь Рыгор, — окликнул Ясь. — Озябнете вы тут…
Рыгор ничего не ответил и не двинулся с места, глядя на него все с той же безнадежной горечью. Горюнцу стало не по себе.
— Постыло вам дома? Ну, пойдемте к нам тогда, — заговорил он, чтобы рассеять тягостное молчание. — Мы блинов напекли… И Митранька обрадуется — он любит, когда вы заходите.
Рыгор нетвердо приблизился.
— Хорошо все же, Ясю, что ты на свет родился, — произнес он глухо. — Один свет в моем окошке.
Когда они вдвоем шли обратно, с лица Рыгора не сходило выражение сумрачной досады и словно даже какой-то вины, причины которой Горюнец никак не мог понять, пока наконец он сам не выдохнул ее из своей груди:
— Степан-то мой, слышь-ка, женится… А на свадьбу тебя не зовет…
— Да я знаю, он мне давеча хвастался, — спокойно ответил Горюнец. Уж такую, мол, девку засватал, такую красавицу, такую умницу: что жать, что ткать — везде поспеет. А на свадьбу так и не позвал.
— Это женка моя ему нашептала, — процедил Рыгор с бессильной злобой в голосе, с какой всегда говорил о своей благоверной. — Чтобы, дескать, матери обиды не сделать.
— Ну что ж — его право, он жених, — пожал плечами Горюнец. А уж коли всех звать — так и не войдет вся Длымь в вашу хату. Василя вон тоже не зовут.
— Василя не зовут, а кого они позвали, знаешь? Панича из Ольшан, что до нас недавно приблудился. До сих пор голову ломаю: на что ему тот панич? Не так уж он с ним и дружен… То-то мне и обидно: ольшанича приблудного позвали, а тебя, старого друга, обошли…
— Да бросьте вы, какой я ему друг! — отмахнулся Янка.
— То-то и горько, — пояснил Рыгор. — Не хочет быть другом. Младшие-то мои любят тебя — так и на тех Авгинья все шипит. А Степана уже окурила…
— Да ладно, бог с нею совсем! Пойдемте скорее, Митранька совсем заждался. Я-то сказал ему, что ненадолго отлучаюсь. А у него еще и ноги болят, прошлой зимой обморозил. Весною совсем было зажили, а теперь вот опять началось. Я ноги-то ему жиром гусиным смазал — вроде полегче стало.
— Пройдет, — заверил дядька Рыгор. — Мои хлопцы тоже как-то обморозились, ты ж помнишь…
— Одна беда минет, другая придет, — вздохнул Ясь. — Меня вот солдатка Настя к себе звала. На ночь.
— Нашел тоже беду! — усмехнулся Рыгор. — А не хочешь — так силком никто не тянет.
— Куда там — едва отговорился; сказал — голова болит. Мне, дядь Рыгор, и грех принимать не хотелось, и Настю обидеть жалко — она баба-то добрая. Да все ж без обиды не обошлось.
— Да нешто обиделась? Это Настя-то, что огни и воды прошла?
— Ой, не говорите! Краска с лица отхлынула, в глазах слезищи забегали, а сама руки в боки уперла и на меня грудью пошла: «Что, нехороша? Да сам ты нынче каков, на себя посмотри… орел ты ледащий! И для кого ж ты чистоту свою бережешь, скажи мне на милость! Все равно жизнь твоя пропащая, никому твоя добродетель за грош не нужна!» Вы, дядь Рыгор, меня не утешайте, правду она сказала. Так, видно, и доживу я довеском: ни рыба ни мясо, не мужик, не хлопец.
— Так может быть, Ясю, напрасно ты с нею так? — предположил Рыгор. — Может, надо было тебе к ней пойти, а?
