Татьяна Зубачева - Мир Гаора
— Понятно, — кивнул Седой, — отпустите его, всё правильно. Он же на прогулку не ходил, вот и застоялся.
— Аа!
— Это как коня если долго не выводить, он обезножит.
— Ну, паря, напугал ты нас.
— Надо ж такому…
Уже смеялись. И над ним. И над своим страхом.
— Думаем, всё, щас кусаться будет.
Рассмеялся и Гаор, наконец, сообразив, в чём дело. Надо же! Седой продолжал смотреть на него, и он уже негромко пояснил.
— И чтоб не думать. О печке.
— Я понял, — кивнул Седой. — Вот они и не думают. С этим жить нельзя. Ты на фронте много о смерти думал?
Гаор вздохнул.
— Думай не думай, она всё равно рядом ходит. Бережёшься, конечно, а… — он не договорил.
— И здесь так же, — грустно улыбнулся Седой.
— Так что? — зло усмехнулся Гаор. — И здесь фронт?
— А ты не понял ещё? — ответил вопросом Седой.
— Ну, так, кто выжил, тот и победил!
Гаор легко спрыгнул с нар и опять пошёл в угол к решётке.
На этот раз ему никто не мешал, хоть и следили за ним. Не оборачиваясь, он чувствовал на себе эти зоркие, не враждебные, но очень внимательные взгляды. Он, не спеша, не дёргаясь, размялся, разогрел мышцы, растянул суставы, отжался стоя и лёжа, на ладонях, на кулаках, на одной руке, прокачал пресс. Дальше надо бы броски вспомнить, но нужно место и спарринг-партнёр, ладно, обойдёмся, теперь на расслабление, чтоб мышцы остывали медленно, без надрыва, и всё. Он встал и потряс руками, окончательно расслабляя мышцы, встретился с внимательными глазами следивших за ним сокамерников и смущённо улыбнулся.
— Ну, как, — спросил Бурнаш, — разошёлся жеребчик?
Облегчённо грохнул хохот. Рассмеялся со всеми и Гаор.
— Даа, так ты любую бабу заездишь!
Посыпались шутки, подначки и воспоминания.
— Всем хорошо, — рассуждал Лысок, — и паёк добрый, и прижима нет, а вот баб не дают.
— Эй, Бурнаш, про Таргуйский поври.
— А вот я помню…
— Эй, Рыжий, а на фронте бабы есть?
— Ошалел? — изумился Гаор и тут же засмеялся. — Там одна баба гуляет. Приласкает, так приласкает. Смертью называется, слыхал?
— Да ну её!
— Со смертью не шути, ты ещё сортировку пройди.
— Да им стенку прошибить можно, что ему сортировка.
— А не скажи, всяко бывает.
— Это уже Судьба-сестра.
— Судьбу заговорить можно.
— А почему судьба сестра? — тихо спросил Седого Гаор.
Но ответил ему Чалый.
— Судьба со Смертью сёстры родные. Вдвоём ходят. Где поспорят, где помирятся, ну а человеку-то решение ихнее…
— Врёшь, паря, — вмешался Бурнаш. — Судьба старшая. Она решает, а Смерть только сполняет.
— Точно, — согласились сверху, — Смерть под Судьбой ходит.
— А ну вас всех в болото лешачье! — взорвался один из новеньких. — Завели. Накликать, что ль, решили? Ну, он новик, мозги набекрень, а вы то чего?!
— А ты не бухти! — сразу стал весело задираться Чеграш. — Мы и укорот сделать могём.
Так, то в перепалках, то в играх и трепотне шёл день. И всё началось неожиданно, после поверки, когда и одеяла уже выдали, и улеглись все, а свет чего-то не гасили. По коридору мимо решётки несколько раз прошли надзиратели, и чего-то не по одному, а вдвоём.
— Блатяг обыскивают, — прислушался к шуму в дальнем конце Гиря.
— Точно, — откликнулся Бурнаш.
Свет не погасили, так и поговорить можно. Но с нар встать никто не рискнул.
— Чего они?
— Забыли чего?
— А ты спроси.
— Цыц, — рявкнул Слон.
И вовремя. Надзиратель стоял у их решётки. Все затихли, будто спят. Но в щёлки между одеялами — почти все заворачивались с головой — блестели глаза, и обмануться надзиратель, конечно, не мог. Но почему-то промолчал. И не постучав дубинкой, голосом позвал Слона.
— Старший, иди сюда.
Слон вылез из одеяла и подошёл к решётке. Камера затаила дыхание, прислушиваясь. Но надзиратель говорил слишком тихо, а Слон молча мотал головой в ответ. Чего ж это такое? Слон вдруг обернулся, нашёл взглядом и поманил Седого. Тот быстро встал и подошёл. Теперь говорили надзиратель и Седой, а Слон стоял рядом и слушал. Наконец Седой кивнул, и надзиратель ушёл.
— Слушайте все, — заговорил Седой. Негромко, но тишина такая, что не услышать нельзя. — Сейчас к нам приведут одного. Новообращённого. Он ляжет здесь, у решётки, чтоб к параше и крану доступ был. И никто, слышите, никто не подойдёт к нему. И не заговорит с ним, и не ответит ему. Утром, перед поверкой его заберут. Понятно? И кто у стены, давайте на нары, а остальные потеснитесь. Чтоб рядом никого не было.
Распоряжение Седого выполнили быстро и молча.
— Ежли трепыхнётся кто, — мрачно сказал Слон, — самолично в параше утоплю! Вы меня знаете.
Камера ответила неясным тихим гулом. Тон Слона исключал всякие возможности другого исхода.
Гаор — он всё-таки, хоть лоб уже и не чесался, лица одеялом не закрывал — осторожно покосился на соседей. Явно ошарашенные лица, похоже, и им такое впервые. Что же это? Интересно.
Двое надзирателей подвели к их камере высокого бледного мужчину в испачканной кровью одежде. Его короткие чёрные волосы торчали вверх, открывая лоб, и Гаор даже прищурился, вглядываясь в клеймо, плохо различимое на покрасневшей воспалённой коже. Квадрат… а в квадрате… волна? Как это? Волна — насильник. Квадрат — убийца. Убийца и насильник? Маньяк? Седой и Слон отступили от решётки. Надзиратель открыл дверь.
— Заходи. Здесь и ложись. В угол иди, понял? И не шевелись.
Тот молча выполнял приказания. Седой и Слон молча стояли, как бы отгораживая его от нар.
Что-то в нём, в его движениях показалось Гаору мучительно знакомым. Он даже приподнялся, вглядываясь.
Слон и Седой вернулись на свои места. Укладываясь, Седой ладонью нажал Гаору на плечо, и тот подчинился.
Погасили свет. Но не было обычного сопения, храпа. Камера не спала. Лежали, плотно прижавшись друг к другу, и ждали. Чего?
У решётки негромко, словно пробуя голос, застонали. Камера ответила напряжённым молчанием. Даже перешёптываться никто не посмел. Но и не заснул.
Первым не выдержал Малец. Он слез с нар и зашлёпал к параше. В напряжённой тишине неожиданно звонко зазвенела струйка.
— Мальчик, — вдруг сказал лежавший, — подойди, помоги мне, мальчик.
Малец не успел даже головы повернуть. Гаор узнал этот голос и неожиданно для себя рявкнул "по-строевому".
— Наза-ад!
Малец испуганно шарахнулся к нарам. А Гаор уже тише, сдерживая голос, сказал.
— Заткнись, падаль. Встану, тебе ни мальчики, ни девочки не понадобятся.
— Мне больно, — вдруг надрывно, а может, и в самом деле плача, донеслось от решётки. — Меня избили. Воды. Дайте воды. Я сам возьму.