На Дороге (СИ) - Вель Софья

Сильвия резко остановилась.

Она никогда не думала об этом так…

Что, если Владыка и правда никогда её не найдет? Что ему за дело до мира младших и дракона там?! И тогда сущность в шкуре Сильвии будет убивать несчастных обитателей мира Младших?

Сильвии потребовалось несколько мгновений, чтобы отдышаться. Что правильней? Дать себя убить, дать убить создание, растущее внутри, но точно сохранить этот мир от кошмара, или продолжать бежать и прятаться от справедливого суда?

Беда была в том, что Сильвия знала ответ. Всегда знала… И все, на что надеялась, что дракон уснет, до последнего не желая верить в чудовищную правду о себе.

Сильвия закусила губу. Надо повернуть. Надо вернуться к Грани… и… И что? Что потом? Что, если Владыке в самом деле все равно?

Липкий страх, терзавший душу, давно отступил. Погони не было, не было даже намека. Разве Старшим не все равно на мир Младших?

Растерянная Сильвия вдруг осознала — когда зверь возьмет над ней верх, никто не спасет этот мир. Нет ни Владыки, ни праведного суда. Есть только чудовище и беззащитный мир.

И она между ними. Она и выбор: умереть человеком или жить зверем.

Сильвия так и стояла посреди лужи, не замечая, как через дыры в ботинках сочилась вода, а по лицу накрапывал дождь.

Из ступора вывел чей-то голос. Сильвия вздрогнула, с досадой поняла, что промочила ноги и вышла из лужи. Пройдя несколько шагов, увидела на обочине дороги толстого ослика, лениво копошившегося носом в пожухшей листве. Временами он помогал себе копытом, тогда большие уши подрагивали.

Возле ослика маялась сухонькая старушенция, она колошматила несчастного палкой, пытаясь сдвинуть с места, ругалась, размахивала руками и угрожала самой жестокой расправой, ежели «зверюга богомерзкая» не соблаговолит, наконец, пойти:

— Ах ты, окаянный! Дармоед несчастный! Вот придем в город, я ж с тебя шкуру на барабан пущу! — Сильвия невольно улыбнулась, слишком уж забавно ругалась бабка. Но осла было жаль, бабка била его со всем старческим размахом, однако, осел продолжал меланхолично искать что-то в листве, лишь иногда вздрагивая и переступая копытами.

Горемычная бабка плюхнулась на зад возле «непокорной зверюги» и начала завывать. В стенаниях несчастной было все: и горе по ушедшей молодости, и обида на мерзкого осла, в наказание ей доставшегося, и страдания по резко выросшим ценам на «яики и млеко». И делала бабка это так выразительно и самозабвенно, что не верилось ни одному её слову. Сильвия невольно рассмеялась в голос.

Бабка тут же вскочила с травы и затараторила как сорока:

— Ой девица-красавица! Сам Создатель услыхал мои молитвы и послал тябя! Помоги зверюгу окаянную с места подвинуть!

Сильвия вспомнила, как ее появление действовало на крыланов, и решала, как правильней помочь — с места ослик точно тронется, вот только поймает ли его бабка после этого?

Сильвия аккуратно встала позади ослика, но в стороне от ног — получить копытом по животу совсем не хотелось. Осторожным движением взяла поводья. Ослик насторожился.

«Так. Теперь надо его удержать и еще как-то бабке вручить», — думала она. Осел поднял голову, ноздри раздулись, уши забавно оттопырились.

Сильвия напряглась. «Сейчас начнется. Ой, что сейчас будет!», — успело пронестись в голове.

Но, вопреки ожиданиям, ослик не шарахнулся и не понесся куда глаза глядят. Сильвия сделала еще шаг, зверь повернул голову, глядя на неё огромными влажными глазами, опушенными густыми ресницами. Сильвия замерла. Сердце бешено колотилось. Но ослик лишь печально, с наворачивающейся слезой, посмотрел ей на ноги и продолжил жевать.

— Тихо, милый. Все хорошо, я тебя не обижу. Пойдем. — Сильвия сделала еще несколько осторожных шагов, натягивая поводья. Приклеенный было к месту ослик сделал шаг и еще, и уткнулся головой сначала в руку, а затем и в округлый живот.

От прикосновения по телу пробежала искра, на коже высыпали мурашки. Сильвия нежно погладила морду и уши ослика.

Но момент прервали — бабка, до того тараторившая без умолку, вдруг замолчала, и стоило ослу ткнуться мордой в руку Сильвии, старуха аж завизжала — то ли от восторга, что упрямое вьючное животное тронулось с места, то ли от возмущения, что нерадивый осел предпочел хозяйке незнакомку:

— Ух ты ж, бестия проклятущая, бабник бессовестный! Неча к девкам красивым, да ласковым клеиться! Ишь! — завопила старуха и замахала руками.

На словах о бабнике осел повернул голову и посмотрел бабке прямо в глаза, долгим и странным для животного взглядом, но бабуля не унималась. Оттеснив ослика, она подхватила под уздцы одной рукой, а второй зацепилась за Сильвию. Сильвия несколько растерялась от подобной вольности, но списала на бабулин простой нрав.

Старуха все говорила и говорила, то причитая о горькой судьбине, то восхваляя доброту и красоту Сильвии. Затем неожиданно спросила, зыркая не по годам ясными и колючими глазами:

— А сама-то ты кто есть такая? Откуда путь держишь, да докудова?

Сильвию так и подмывало ответить любопытной старухе по-простонародному: «на кудыкину гору», — но возраст собеседницы вселял уважение.

— Да вот, к родственникам в гости, — соврала она первое, что в голову пришло. На попутчиков, пусть даже временных, путница никак не рассчитывала, и потому легенду не придумала.

— Ай-ай-ай! Одна-одинешенька, а хде ж супружник твой? Что ж он, паскудина, одну-то тебя отпустил?

Сильвия замялась, не находя нужного ответа. Она понадеялась, что бабуля увлечется болтовней, и сама историю придумает.

И точно, бабуля, как заведенная, начала чихвостить абстрактного мужа Сильвии, за то, что одну ее такую замечательную красавицу отпускает. Тем временем старуха уже перескочила с темы о муже на любимую тему — саму себя.

— Нас с тобой Всевышний свел! — самозабвенно продолжала старуха. — Ты теперяча одна, и я на свете одна одинешенька. Вот и пойдем вместе! Куда бишь ты путь-дорогу держишь? А, и не важно! Я странница вольная: куда хочу, туда лечу! Ты мне по нраву, и осел, вишь, какой послушный стал, идет, как миленький.

Сильвия сильно усомнилась в желании идти с говорливой старухой куда бы то ни было… Словно чуя подвох, бабка вцепилась в руку с необычайной силой, вроде мягко, но вот никак не скинешь. Сильвия сделала последнюю попытку отбиться от общества пожилой дамы:

— Бабуля, я пойду, ладно? Мне надо торопиться, боюсь опоздать, там у сестры свадьба, а я вот, — придумывала она историю на ходу, и ничего не сообразила, что «вот».

Бабка хитро прищурила зоркий глаз:

— Как же, как же! К сестре на свадьбу?! Свадьбы с утра делаются, а сейчас ужо время-то к вечерне. От супружника своего, небось, бежишь. Бил он тебя, злыдня окаянный, обижал по-всякому?! Ух, я б ему клюкой по бокам прошлась! — старуха с силой зарядила палкой по морде ни в чем не повинного ослика. Тот встал как вкопанный, затем в один прыжок настиг руку бабки и укусил обидчицу. Бабка схватилась за укушенную руку, с досады пиная осла. Сильвия даже ахнуть не успела.

— Бабуля, раз уж все равно пока вместе идем, давайте я ослика поведу? А то вы сгоряча деретесь! — Сильвия перехватила упавший повод.

— Ой, девонька, ой миленькая, я ж не со зла! — начала мельтешить и оправдываться бабка, а потом сделала жест рукой. — Он у меня вон где сидит, злыдня окаянный!

Вдруг старуха остановилась и спросила:

— А как звать?

— Кого? — растерялась за трескотней Сильвия.

— Небойсь, как-нибудь необыкновенно. Марика, да?

— А Вас? — Сильвия еще раз посмеялась старухиному умению придумывать все самой.

— Авдотья я, Авдотья-травница, а это— Остолопик, — заулыбалась старуха, показывая на осла. — Он мне поклажу носит…

Сильвия не слушала. Монотонная трескотня старухи была фоном для мыслей.

Несмотря на заверения старой женщины, что теперь им всенепременно нужно идти вместе, Сильвия решила избавиться от ненужного знакомства в ближайшем городе. Ей спутники ни к чему.

Сильвия не сразу поняла, что к ней обращаются.