Елена Федина - Королева воскресла!
— Ну не плакать же мне по причине того, что мой убогий чердак посетила сама Юлиана Тиманская? Кому рассказать — не поверят!
— Мне не до шуток, Лесли.
— Даже так?
— Или ты забыл, что я только позавчера из могилы?
— Тебе плохо?
— Не знаю… хочется сунуть руку в огонь!
— Успокойся.
— Как?!
— Ты же сильная, Жано. Ты принимаешь такие решения! Я даже не знаю, с кем тебя сравнить. По ночам выслеживаешь на кладбище привидения, в Тиман готова тащиться по непроходимым лесам, пять тысяч золотом отшвырнула как горсть медяков, в Безмолвный монастырь пошла одна, королеву отравила, из мертвых воскресла… И одним махом отказалась и от трона, и от своих родных, и от своей любви… Я никогда не поверю, Жано, что ты кончишь свои дни на таком чердаке или в приюте для убогих. Я даже боюсь предположить, на что ты еще решишься! Только руку в огонь совать не надо. Это не поможет.
— Мне всё надоело, — сказала я с тоской, — я всё равно уйду в Приют.
— Ты сначала окрепни, а то дальше городского погоста не дойдешь.
— Мне не нравятся твои шутки, Лесли.
— А мне — твое настроение.
— Ты слишком много от меня хочешь! Я не могу взять себя в руки так быстро, для этого нужно сначала сойти с ума.
— Лучше ляжь отдохни. На тебе лица нет.
Я свернулась клубком под ватным одеялом. У меня не было сил уже ни на что, даже пошевелить пальцем, мне ничего не хотелось, я не знала, как я буду дальше жить и зачем, и мне это было совсем неинтересно.
Наконец незаметно пришел сон, он вполне соответствовал моему состоянию. Мне снилось всё сразу: наш родовой замок, кувшинки на лесном озере, зеленая долина с речушками и деревнями вокруг них… Потом меня брили налысо, это было страшно и омерзительно, мое маленькое, убогое тело было совсем беззащитно против огня и железа, а Зарих был так далеко! И снова, теперь уже во сне, я торопливо наговаривала на себя, что продала душу дьяволу, и это он нашептал мне отравить прекрасную королеву Юлиану. "Да, я ведьма, я ведьма!.." — кружились по зеленой воде белые кувшинки… "Я служу дьяволу…" — сверкала в Тельце рыжая звезда Альдебаран… "И нет мне прощения!"
Иногда я просыпалась со стоном и видела над собой низкий дощатый потолок. И понимала, что это только сон, яркий как бред наяву и беспощадный как сама жизнь. Сон, которому нет конца!
Снился и Зарих. Он устало сидел в кресле, распахнув ворот и расстегнув пряжки. Кудри его были так длинны, что распрямились под своей тяжестью, лицо стало строже, на лбу и возле рта легли морщины. В ногах у него сидела томная девушка с лютней и преданно заглядывала ему в глаза.
— Пой, Сцилла, пой… Я сто лет не слышал сладких песен.
Она срывающимся от волнения голоском запела что-то знакомое, забытое, что-то из беспечной, предательской юности. Зарих зажмурился. Где была я, я не знаю. Наверно, болталась под потолком, как бестелесный, бессловесный невидимка.
Песня кончилась. Он наклонился и погладил Сциллу по волосам.
— Ваше величество…
— Что?
— Можно вас спросить?
— Спрашивай.
— Это правда, то, что сказал сторож?
— Какой сторож, детка?
— С Королевского кладбища. Он сказал, что королева Юлиана воскресла.
— Через два дня после смерти? Неужели в этот вздор можно поверить, Сцилла?
— Но ведь он клянется, что видел, как она сама ушла из склепа!
— Я его повешу за такие сплетни на городских воротах. В Лесовии только один король — я.
Сцилла смутилась, но, чувствуя расположение короля, все-таки осмелилась спросить еще.
— А как же следы, ваше величество? Утром все видели следы на снегу.
— Вздор, — сказал он раздраженно, — как будто так трудно проложить следы! Это всё гнусные выдумки тиманского клана, который мне простить не может, что я отобрал у них трон.
— А помните, ваше величество, ваша матушка Мария-Виктория тоже выходила из склепа после смерти. Весь дворец содрогался!
Зарих усмехнулся.
— Мне некогда расследовать чьи-то злые шутки. А чтобы вы впредь не тряслись, я приказал сравнять этот склеп с землей. И отныне всех членов королевской династии будут хоронить в земле. Начиная с меня.
— Как?! Вы приказали?!..
— Да, — сказал он жестко, — мне это надоело.
У бедной Сциллы в голове не умещалось такое хладнокровное святотатство. Она смотрела на Зариха расширенными от ужаса глазами.
— Иди сюда, — он протянул ей руку.
Я сжалась в комок. Я уже забыла, что это только сон, что на самом деле всё будет не так, и никто меня не видел, когда я уходила из склепа, и никогда этот проклятый склеп не сравняют с землей, и Зарих еще не король, он только утром вступил во дворец…
Она села к нему на колени. Обыкновенный щупленький и бестолковый цыпленок! Что он в ней нашел! Писклявый, дрожащий голосок? Смазливое личико?
— Я уже забыл, как выглядит женское тело, — сказал он.
— Вы никогда не любили женщин, ваше величество, — пискнула эта томная глупая курица.
— Кто тебе сказал? — усмехнулся Зарих.
Это совсем не к ней относилось, а она вспыхнула как георгин и потупила кроткие, счастливые глазки. Так же, не поднимая глаз, она позволила раздеть себя до пояса и поцеловать в дрожащие губки, тоненькую шейку и маленькую, едва очерченную грудь.
Я пожелала ей охрипнуть до конца своих дней и покрыться язвами, так невыносимо мне было это видеть! Если б у меня были руки, я схватила бы ее за волосы и швырнула на пол, но у меня не было тела! Я беззвучно кричала: "Нет, нет, нет!"
Зарих не слышал меня, но его как будто что-то остановило. Он разочарованно откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
— А теперь иди, Сцилла. Я устал.
Когда-то и мне он сказал так же спокойно и равнодушно: "Тебе пора. Уплывай". А потом еще, так же равнодушно: "Ты ошибаешься. Не строй иллюзий. Я не люблю тебя, Юлиана".
Сцилла послушно встала, застегнула платье.
— Я же говорила, что вы не любите женщин, ваше величество…
Один он оставался недолго. Я не успела на него налюбоваться в покое и задумчивости. Невеселые мысли были у нового короля. Ему было не до любовных утех. Потом вошел какой-то человек, видимо, секретарь с кучей бумаг, а за ним барон Оорл. Зарих две бумаги подписал, не глядя, а над третьей задумался.
— Нельзя же всем рубить головы, — сказал барон, заглядывая ему через плечо, — побойтесь Бога, ваше величество!
Я поняла, что он подписывает смертные приговоры, мой добрый, славный Зарих! Я тоже заглянула ему через плечо и с ужасом прочла имя Якоба Тиманского! Кошмарный, трижды кошмарный сон!
— Мне не до жалости.
Зарих наклонился над столом и поставил размашистую подпись: "Эрих Второй".
