Вениамин Шехтман - Инклюз
Мое знакомство с колдовством поверхностно, в экзорцизме же я и вовсе не сведущ. Все, что я мог, это кричать "Азатот! Азатот!", но не похоже, чтобы от моих криков проистекала какая-то польза. Брат Камилл вытащил из мешка флягу, в которой, вероятно, была святая вода, и плеснул ею на призрака. Вотще. Какая святость могла сохраниться в воде после тех безбожных непотребств, которые вытворяли здесь монахи?
Брат Камилл заметался, явно не зная, как поступить дальше. И тут мне пришла в голову мысль, которую я немедленно воплотил в действие: сорвав с монаха скапулярий, я хлестнул им демона. И, как я и полагал, это принесло плоды. Святая вода — вещь ненадежная, а вот скапулярий, первый из которых был дарован Богородицей — другое дело. Там, где он коснулся призрака, багровая видимость плоти исчезла, словно ее и не было. Я продолжил избивать призрака скапулярием, а он, щерясь и кривляясь, не решался напасть, а, напротив, только уворачивался. Но он был бессилен перед священным предметом. Вскоре все, что от него осталось — высохшая и будто бы обугленная кисть правой руки. Ее я пинком ноги забросил на стол прямо в пламя свечных огарков. Завоняло горелым пергаментом, рука вспыхнула и долго еще чадила на столе. Я же поднял с пола беспомощного Зулеба. Он выглядел и, полагаю, чувствовал себя, как перенесший припадок падучей. Мышцы его были вялы, голова свободно качалась на шее.
— Абих! — крикнул я, но слуга не ответил на мой призыв. Тогда сам, напрягши силы, я вскинул Зулеба на плечи и понес к выходу. Брат Ожье подобрал его хурджин и мушкет.
Чуть покачиваясь под весом бородача, я вышел из пещеры и тут же почувствовал, как что-то сильно ударило меня по… Зулебу. Будучи не в силах просто повернуть голову, я резко развернулся всем телом. Так резко, что расслабленное тело Зулеба распрямилось, и его голова врезалась в кого-то, а ноги кого-то повалили. Кого именно, я понял лишь мгновением позже, когда прямо перед моим лицом замаячило дуло ружья.
Турецкий солдат чуть не ударил меня стволом в лицо. Но я вовремя шагнул назад, одновременно всем своим видом давая понять, что не собираюсь оказывать сопротивления. С бесчувственным телом на плечах поднять руки слишком трудно, поэтому я дал Зулебу соскользнуть на землю. Плавно чтобы он не покалечился.
Теперь, хоть и с поднятыми руками, я мог оглядеться и понять, что происходит. А происходило следующее: Абих сидел на земле со связанными руками и ртом забитым скомканной тряпкой. Возле выхода из пещеры стоял брат Ожье в позе, копирующей мою, и лежало двое турецких солдат: один оглушенный, а второй был в сознании и тер руками лицо. Судя по всему, первый получил удар Зулебовой головой, а второй его же ногами. Но самое неприятное — трое турецких солдат, которые были совершенно невредимы, но злы и целились в меня.
Тот из них, у которого вместо ружья был пистолет, наверняка их командир. Я как-то не удосужился разобраться в том, как отличать друг от друга турецких нижних чинов, вероятно, это был аналог сержанта. На первый взгляд кроме оружия от прочих его отличали только усы — иссиня черные от басмы и очень ухоженные. У рядовых усы были поплоше.
— Могу ли я спросить, почему вы нас арестовали? — мягко, но достойно спросил я "сержанта".
Усач оглянулся на вход в пещеру и ответил, буквально выплевывая вместе со словами едкую злобу.
— Ты шпион и пособник колдунов. Вы все предстанете перед судом ал-Джаззара!
Я ведь уже говорил, что нынешний паша гордился своим прозвищем "мясник"? А уж за глаза его так именовали даже солдаты.
Надо выкручиваться! Все что угодно лучше суда, который вершит ал-Джаззар.
— Но я вовсе не колдун и не пособник. Я всего лишь наблюдал особый обряд, к которому изредка прибегают монахи. Всего лишь любопытство.
— Расскажи об этом "мяснику", когда он отрежет твой язык, — предложил усач.
Тут из пещеры показались братья Камилл и Луи. Младший придерживал за локоть старшего. Все оружие тут же отвернулось от меня и нацелилось на них. Кто же упрекнет меня в том, что я воспользовался таким удобным моментом, чтобы прыгнуть за дерево, перекатится, вломиться в колючий куст, снова вскочить на ноги и, петляя, кинуться прочь? Только тот, кто сочтет, что я бросил товарищей. Но вынужден обратить внимание на то, что товарищем мне из них был, да и то с натяжкой, только Абих. С остальными же я был знаком недавно и испытывал уважение, даже симпатию, но не дружескую привязанность.
За моей спиной грянуло два выстрела, но, поскольку пули нигде поблизости не просвистели, и никуда невдалеке от меня, не говоря уже обо мне самом, не попали, стреляли явно наугад, не заметив толком, куда я скрылся.
Сказать откровенно, хоть оставшиеся возле пещеры и не были мне друзьями, оставлять их в таком плачевном положении не хотелось, и я решил что-нибудь предпринять.
Для этого я заложил широкую петлю и вышел к пещере совсем с другой стороны. Я не мастер красться, как Зулеб или Абих, но, чтобы тихо двигаться здесь, где нет ни палой листвы, ни мелких веточек, устилающих землю и готовых хрустнуть под каблуком, особого умения не надо.
Где на четвереньках, где ползком (о мое платье!) я подобрался достаточно, чтобы все видеть и слышать.
Теперь уже все мои спутники сидели на земле и всем им, кроме Зулеба, связали руки. Зулеб был еще так слаб, что его просто привалили к скале. Солдаты все пятеро были на ногах. Четверо рядовых слушали распоряжения сержанта, который велел связать пленников между собой общей веревкой. Обо мне не вспоминали, отправляться на поиски не собирались, наверное, сочли фигурой малозначимой.
Когда рядовые выполнили поручение сержанта, пленников принудили встать и повели в сторону Акко. Рядовой, шедший последним, самый дюжий из всех, нес мушкет Зулеба, а прочие вещи навьючили на пленников. Я заметил, что хурджин стал совсем тощим. Похоже, все ценное или вкусное солдаты уже разграбили.
Потихоньку идя вслед за конвоем, я несколько поотстал, и услышал, что за рощей, вдоль которой мы шли, раздается перестук копыт. Рискнув оставить конвой без пригляда, я пробежал рощу насквозь и увидел то, что не могло не обрадовать меня в ту минуту. Конный французский патруль. Серые мундиры, ментики с меховой оторочкой — гусары. Числом около десятка. Я выбежал, держа пустые руки на виду. При этом я не слишком рисковал. Гусары реагируют на неожиданность не выстрелом, а саблей; выскочил же я в дюжине шагов от них. Клинки мгновенно покинули ножны, но, разглядев во мне штатского и европейца, гусары не стали рубить меня, а вольно прислонили сабли обушками к плечам.
— Господа! — вскричал я по-французски. — Господин лейтенант (а вот во французских знаках отличия разобраться легко)! Пятеро турецких солдат ведут монахов-кармелитов, тех, что лечат французских раненных, на расправу в Акко! Они за рощей в четверти лье впереди вас!
