Инна Живетьева - Орлиная гора
Александер опустил руку, так и не коснувшись груди. Все равно не выдернуть эту иглу из сердца. Он решительно вышел на середину двора.
– Э-э-эй! – крик ударил в стены, взметнулся вверх. В ответ послышался шорох, словно кто тайком глядит в щель. Может, они тут все с ума посходили?
Скрипнула дверь. Тощий, грязный солдатик испуганно зыркнул на Александера и прикипел взглядом к бурдюкам.
– Что стоишь? Пей, – осторожно, словно подманивая жеребенка, позвал Омеля. Полилась в котелок вода.
Парень бросился к сержанту, ухватил посудину двумя руками. Следом во двор выскочили еще трое, за ними рванули и остальные. Александер выдохнул с облегчением: жив гарнизон Южного Зуба.
– Где княжич? – ухватил он за плечо солдатика.
Тот выкатил в ужасе глаза, затряс головой
– Ваш капитан?
Солдатик бестолково замахал руками:
– Там! Там! В Рыжей башне!
Рыжей в башне была только кладка понизу; и на том спасибо – сориентировался. Александер торопливо шел по коридору, распахивая двери.
– Капитан Герман! Княжич Эмитрий!
Еще одна створка ударила в стену. Небольшая комната, посредине круглый стол, покрывавшая его грязная скатерть наполовину сползла на пол. У стола в кресле сидел Герман; перед ним лежал пистолет. Александер остановился на пороге.
– Что Пески? – Герман глянул куда-то вверх.
– Ушли. И река вернулась.
Капитан Южного Зуба нервно одернул рукава мундира. Темно-зеленая форменная ткань заляпана, и Александеру показалось, что – кровью.
– Давно ушли? – в голосе сквозила непонятная просьба.
– Вчера вечером тронулись.
– Вчера… Вчера! – Герман засмеялся, как-то нервно, захлебываясь. Александер даже подумал, что тот пьян; шагнул ближе, втянул ноздрями воздух. – Де не-е-еет. Не пьян я, капитан. Мы вино в первые же дни…
– Ваши все целы? – мелькнула страшная догадка.
Ответ Германа прозвучал равнодушно:
– Троих нет. Один в песках сгинул, другой повесился. Двое перестрелялись по пьяни, одного насмерть. А у вас? – взгляд капитана остановился на траурной повязке на плече Александера.
В горле запершило, прокашлял:
– Княжич Артемий пропал в Песках.
Герман чуть усмехнулся. Неторопливо потянулся через стол – упал пистолет, сбитый локтем. Звякнула связка ключей.
– Вот этот, капитан, – Герман отделил один, с узорчатой головой. – Комната над нами. Может, еще успеете.
Александер непонимающе взял ключ.
– Я бы на вашем месте не задерживался, – ухмылка не сходила с губ, а глаза были – как у беспробудно пьянствовавшего.
* * *– Эмитрий, вы бы легли нормально, – над Митькой склонилась Дарика. – Вторую ночь в кресле, ну разве так можно!
Княжич потянулся, разминая затекшее тело. Он задремал только под утро. Плохая была ночь для Темки: то впадал в забытье, то стонал, а то хрипел сквозь зубы, метался по кровати – видно, снилось страшное. Митька сам чуть не плакал, не зная, как помочь. Обтирал Темке лицо, осторожно, стараясь не задеть раны. Клал на лоб влажную тряпицу – но тот почти сразу сбрасывал. Долго тянулась ночь.
Сейчас сквозь плотные шторы виднелось поднявшееся над крепостной стеной солнце. На столе под полотенцем угадывался пирог, рядом стояла кружка с молоком. Видно, Дарика уже заходила, но будить не стала. Время-то к обеду, с удивлением понял Митька. В два шага оказался у Темкиной постели, присел на корточки. Друг спал – и спал спокойно, лицо порозовело, судорожно сжатые губы приоткрылись. Хорошо, ожоги начали подживать. Митька передернул плечами: до сих пор перед глазами стоит…
…Нож накалился так, что Герман ухватился только за кончик деревянной рукояти. Митька рванулся – путы с силой врезались в запястья. Да разве вырвешься… Темка уже не стоит, висит, прихваченный под мышками веревкой. Создатель, да за что же ему такие муки?
– Герман, ты не капитан! Дерьмо шакалье! Сволочь! – Митька никогда в жизни так не ругался. Отвлечь, чтобы нож хоть немного остыл. Рассердить – пусть оставит Темку в покое, сорвет злость на княжиче Дине. Но Герман лишь повел налитыми кровью глазами. Митька снова рванулся, выкручивая руки.
Раскаленное лезвие пляшет перед Темкиным лицом.
– Где источник?
Пленник закрыл глаза. Из прикушенной губы выступила тягучая капля крови.
– Где источник?!
– Да человек ты или нет?! – Митька срывает голос в крике. А у Темки – так давно уже только хрип. Лезвие замирает, как змея перед броском, и резко впечатывается в щеку Торна…
– Что вы так побледнели? Спит он, спит! – Дарика тряхнула княжича за плечо. – И все хорошо, просто чудо как хорошо. Не оставила Матерь-заступница, заживает чисто, быстро, как покровители ворожат.
Может, и покровители. А может… Вспомнился бесплотный шелестящий голос: «Я могу вернуть»
– А где капитан Александер?
– Вроде на конюшню пошел.
* * *Дега фыркнула в лицо. Кобылка обижалась, что хозяин все не приходил.
– Ну что ты, он пока не может, – Митька погладил лошадь по шее. Дега пренебрежительно дернула головой.
Александер вышел из соседнего стойла. На переносице еще не разошлась морщинка: кони плохо перенесли жажду.
– Капитан, я вас ищу.
Дега переступила, глухо ударив подкованными копытами. Как там Поль? Герман хоть и сволочь, но за лошадьми смотрит. Все должно быть нормально.
Митька глянул в упор на капитана:
– По праву княжича золотого рода я могу вершить суд.
Александер тоже погладил Дегу, пропустил сквозь пальцы жесткие прядки гривы.
– Да. Это ваше право, княжич Эмитрий.
– Герман должен быть повешен, – Митька стиснул пальцы на досках стойла. Он решил давно, но как нелегко такое выговорить.
– Капитанов не вешают.
– Значит, он будет лишен звания!
– А солдаты?
Митька растерялся. О них он как-то не подумал.
– Отцу напишу. Пусть решает. Только одного, – княжич скрипнул зубами, – вместе с капитаном в петлю.
* * *Шакал раздери, как жаль, что родовой меч остался в Южном Зубе! Но не до того Александеру было, спешил увезти княжичей. Митька-то в себя пришел только в соседней крепости, Темка до сих пор встать не может. И мундир Дарика не смогла отчистить. Пришлось ехать в Темкиной рубашке. Только чуть выше локтя повязал зеленый лоскут с пущенным поверху золотым шнуром. Он – княжич золотого рода! Митька повторял это про себя всю дорогу. Готовился. Трудно сказать в лицо человеку, рядом с которым год прожил бок о бок: «Повесить!» Пусть даже от ненависти холодеют щеки. Но надо, Митька точно это знает. И готов принять все до конца: сам огласит позорный приговор и не отвернется, когда тело Германа закачается на балке.
