Андре Нортон - Трое против Колдовского мира
Её очертания были зыбки и переменчивы, она казалась то призраком, то существом во плоти, и я не понимал, чем объясняется эта переменчивость: то ли нарушением моего восприятия, то ли свойством её существа. Но в одном я почему-то не сомневался — она желала мне добра.
Неведомые звери трудились сосредоточенно и расторопно, замазывая и залепляя мои раны и переломы. Было непохоже, что они готовят моё тело к захоронению, их поведение говорило мне, что они занимаются делом важным и тонким.
Ни одно из этих созданий ни разу не взглянуло на меня. Они делали вид, будто и не подозревают, что я наблюдаю за их действиями. Это начало меня беспокоить — я задался вопросом: вижу ли я всё наяву или это всего лишь вызванная болью галлюцинация?
Но вот мне положили последний ком глины под подбородок, и фея, возглавлявшая эту странную компанию, нагнулась надо мной и, разгладив пальцами глину, посмотрела мне в глаза. И поразительно — даже на таком расстоянии я не мог сделать никакого заключения об её облике, настолько он был изменчив. В какой-то момент мне казалось, что её волосы — тёмные, лицо — чуть продолговатое, глаза — вполне определённого цвета; но спустя мгновение волосы оказывались русыми, глаза — совсем другого цвета, линия подбородка — тоже иной. Этот калейдоскоп лиц, принадлежавших одной и той же женщине, так ошеломил меня, что я поневоле закрыл глаза.
Потом я почувствовал на лбу её руку и услышал, как фея тихо запела — так моя сестра напевала свои заклинания. От её руки исходил успокаивающий холодок, который распространялся по всему моему телу. Боли утихли, и у меня появилось ощущение, будто я освободился от своего тела и существую вне пространства и времени — в каком-то ином мире.
В этом мире я без слов общался с бесплотными существами, занятыми чем-то не доступным моему пониманию, но я почему-то знал, что в их занятиях имеется какой-то тайный смысл. Дважды я возвращался в своё тело и, открыв глаза, видел перед собой женское лицо — каждый раз незнакомое. В первый раз я видел его на фоне лунной ночи, а во второй — на фоне дневной голубизны и облаков.
И каждый раз, ощутив на себе мой взгляд, фея касалась меня рукой и тихо пела, а я вновь покидал и своё тело, и этот мир, смутно сознавая, что ищу не смерти, но жизненного обновления.
Пробудившись в третий раз, я почувствовал, что возле меня никого нет. Мой ум был ясен — каким не был с того утра, когда мне довелось связаться с проклятым жеребцом. Я по-прежнему лежал с приподнятой головой, что позволило мне осмотреть глиняный саркофаг, в который было замуровано моё тело. Глина высохла и затвердела на солнце. Никто больше не держал руку у меня на лбу и не пел заклинаний. Это обеспокоило меня, и я попытался повернуть голову, чтобы разобраться, где же я нахожусь.
Глава 11
Слева ог себя я увидел крутой и круглый, как стенка чаши, склон. У его подошвы бурлила пузырями большая лужа грязи — того же красноватого цвета, что и глина, которой я был обмазан. Над ней струйками подымался пар. Я медленно повернул голову направо, и обнаружил почти ту же картину: такой же склон и под ним такая же лужа, только грязь в ней была погуще и пыхала, как забродившее тесто.
Среди этого бульканья и пыханья я вдруг различил какой-то вой — в котором слышалось столько боли, что во мне едва не пробудились недавние переживания. Какой-то зверь показался на кромке котлована и заскользил по её склону. Он выгибал спину дугой, его движения были скованными и угловатыми, и я понял, что зверь сильно покалечен.
Это был снежный барс! Его густая шерсть была обагрена кровью, а на боку зияла рана — такая глубокая, что я заметил в ней белизну оголившегося ребра. Жалобно скуля, он полз по направлению к ближайшей луже грязи. Собрав остатки сил, зверь погрузился в лужу раненным боком и затих. Его морда была обращена ко мне. Барс больше не скулил, и я бы решил, что он мертв, если бы не было заметно, как он дышит.
Несмотря на то, что моя голова была приподнята, обзор был ограничен. Я разглядел ещё несколько луж в этой впадине и возле некоторых — холмики грязи, которые могли свидетельствовать о других страдальцах, приползших сюда со своими болячками.
Я вдруг осознал, что боли, которые терзали меня, исчезли. У меня не было желания ни двигаться, ни ломать сковывавшую меня глиняную корку. Я чувствовал приятную истому и удивительную лёгкость во всём теле.
На высохшей грязи вокруг виднелось множество вмятин: они оставались и в глине, наложенной на меня. Я попытался разглядеть следы получше. Мне хотелось знать, было ли то явью или я видел сон, будто лежу в грязи, весь истерзанный и окровавленный, а двое мохнатых существ и одно покрытое чешуёй, заляпывают меня глиной, послушные многоликой фее… О ней самой свидетельствовал лишь чётко обозначившийся отпечаток руки, прямо над моим сердцем.
Тонкие пальцы, узкая ладонь — это был след, оставленный рукой человека, а не лапой зверя или рептилии.
Я взглянул на барса. Его глаза были закрыты, но, как и прежде, было заметно, что он ещё дышит. Защитная корка грязи уже начала засыхать на нём. Ни с того, ни с сего мне вспомнились Каттея и Кимок, и я подумал: «Сколько же времени прошло с того момента, как я их покинул, соблазнившись злосчастной приманкой?»
Во мне поднялось неудержимое стремление действовать, и я попробовал пошевелиться, но засохшая, спёкшаяся на солнце глина не позволяла мне двинуть и пальцем.
«Пленник в каменном мешке!» — подумалось мне, и это открытие вмиг вытеснило из головы все другие мысли.
Не знаю, почему я не закричал во весь голос. Вместо этого я возопил мысленно, но обращался не к брату и не к сестре, а к той, которая существовала, быть может, лишь в моём воображении.
— Что ты намерена сделать со мной?
Тотчас что-то юркое заскользило по склону котловины в мою сторону. Я не встречал в Эсткарпе подобного существа. Да, это была ящерица — но необыкновенная: она не вызывала чувства неприязни, какое часто испытываешь по отношению к рептилиям. Напротив, она была мне даже чем-то симпатична. Остановившись у меня в ногах и встав на задние лапки, ящерица запрыгнула на саркофаг и проковыляла ко мне на грудь. Она уставилась на меня глазками-бусинками, и я почувствовал, что её узкая, увенчанная гребешком головка наделена разумом.
— Привет, — сказал я.
В ответ ящерица пискнула — странный звук для чешуйчатой твари — и тут же исчезла, мелькнув зелёной искоркой вверх по склону.
Её появление удивительным образом избавило меня от страха навсегда остаться замурованным в глине. Во мне появилась уверенность, что ни ящерица, ни те, кто оставил меня в одиночестве, не хотели мне зла. Как моё самочувствие, так и поведение снежного барса подтверждало мою догадку — это место было целебным, неспроста сюда сползалось больное зверьё залечивать свои раны. Очевидно, я тоже оказался здесь не случайно. Можно было не сомневаться, что в оазисе живительной силы нет места злу. Какое-то возбуждение, вызывающее даже покалывание в коже, говорило мне, что вот-вот должно произойти что-то важное.
