Дэвид Геммел - Друсс-Легенда. Легенда. Легенда о Побратиме Смерти
Друсс не привык копаться в себе, и его настроение омрачилось. Он пришел на готирскую землю не воевать, а участвовать в атлетических играх. А теперь, хотя и не по своей вине, он ждет прихода могущественного войска, и неизвестно, найдет ли целебные камни, которые вернули бы Клаю здоровье.
— Ты что-то сердит, старый конь, — сказал, подойдя к нему, Зибен. Поэт надел бледно-голубую рубашку с пуговицами из полированной кости, начистил свою перевязь, и рукоятки ножей в ножнах так и блестели. Тщательно причесанные светлые волосы скреплял обруч с опалом.
— Как тебе это удается? — удивился Друсс. — Кругом пыльная степь, а ты будто только из бани.
— Приличия следует соблюдать, — с широкой усмешкой ответил Зибен. — Надо же показать этим дикарям, как должны выглядеть просвещенные люди.
— Ты поднимаешь, мне настроение, поэт, — как всегда, впрочем.
— Отчего ты так мрачен? Война и смерть в нескольких шагах от нас — по мне, так тебе в пору плясать от радости.
— Я думал о Клае. Камней здесь нет, и я не сдержу своего обещания.
— Не будь так уверен, старый конь. У меня есть одна мысль, но не будем пока об этом.
— Ты думаешь, что сможешь найти их?
— Я же сказал — мысль у меня есть. Но теперь еще не время. Знаешь, Носта-хан хотел твоей смерти, и его желание чуть было не сбылось. Ему нельзя доверять, Друсс. И Талисману тоже. Эти камни слишком нужны им самим.
— Тут ты прав. Шаман — подлый негодяй.
— Что это? — воскликнул вдруг Зибен, указывая на холмы. — О небо, это они!
Друсс прищурил глаза. С холма гуськом спускалась шеренга улан в ярких доспехах. На стенах поднялся крик, и воины бросились по местам с луками в руках.
— Кони-то у них мелкие, — проворчал Друсс. — Что за дьявол…
Талисман с Носта-ханом поднялись к нему. Всадники пустили коней вскачь и помчались по равнине, высоко держа копья, на каждом из которых торчала голова.
— Это Лин-цзе! — закричал Талисман.
Защитники возликовали, а тридцать всадников перевели коней на рысь и поехали вдоль стен, потрясая своими жуткими трофеями. Один за другим они воткнули копья в землю и въехали в открывшиеся ворота. Лин-цзе соскочил с коня и снял с головы готирский шлем. Воины хлынули со стен, окружив его и других Небесных Всадников.
Лин-цзе запел что-то по-надирски и пустился в пляс, подбадриваемый дикими возгласами воинов. Зибен смотрел на это со стены как завороженный, но слов не понимал.
— О чем он поет? — спросил поэт Носта-хана.
— Рассказывает, как истребил врага и как его воины для этого въехали на небеса.
— На небеса? Что это значит?
— Это значит, что первая победа за нами, — отрезал шаман. — Молчи и не мешай мне слушать.
— Скверный старикашка, — буркнул Зибен, садясь рядом с Друссом.
Рассказ Лин-цзе занял около четверти часа. Под конец воины сгрудились вокруг него и подняли его на плечи. Талисман сидел тихо и ждал. Когда Лин-цзе поставили на землю, он подошел к Талисману и с легким поклоном произнес:
— Твой приказ выполнен. Много улан убито, я забрал их доспехи.
— Похвально, брат мой.
Талисман взошел на стену и обратился по-надирски к собравшимся внизу:
— Видите — их можно побить. Они такие же люди, как все. Мы вкусили их крови и вкусим еще больше. Когда они явятся сюда, чтобы разрушить святилище, мы остановим их. Ибо мы надиры, и наш день уже занимается. Это только начало. То, что случится здесь, войдет в наши предания. Рассказ о наших подвигах домчится на огненных крыльях до каждого надирского племени, до каждого селения и стана, и это приблизит приход Собирателя. Однажды мы придем под стены Гульготира, и город содрогнется, увидев нас. — Талисман медленно поднял правую руку, сжав пальцы в кулак. — Мы надиры! — выкрикнул он, и воины подхватили песнь:
Мы надиры,
Вечно юные,
Кровью писаны,
Сталью пытаны,
Победители!
— Прямо кровь в жилах стынет, — заметил Зибен.
— Он умный парень, — кивнул Друсс. — Он знает, какие испытания ждут впереди, и загодя внушает им гордость. Теперь они будут драться за него, как черти.
— Не знал, что ты понимаешь по-надирски!
— А тут и понимать нечего — и так ясно. Он послал Лин-цзе пустить врагу кровь. Одержать победу. Связать их воедино. Сейчас он, не иначе, говорит им, что все они герои и запросто выстоят против любого войска. Что-то в этом роде.
— И они выстоят?
— До первых потерь судить нельзя, поэт. Войско — это как меч. Нет смысла испытывать клинок, пока он не пройдет через огонь.
— Да, да, да, — нетерпеливо произнес Зибен, — но что ты думаешь, если оставить пышные сравнения в стороне? Ты знаешь людей, и я доверяю твоему суждению.
— Этих людей я не знаю. Ребята они, конечно, злые, но недисциплинированные, к тому же суеверные. У них нет героической истории, на которую они могли бы опереться в трудный час. Они никогда еще не побеждали готиров. Все зависит от первого дня битвы. Если мы переживем его, можешь спросить меня снова.
— Ох, как же ты мрачен сегодня, дружище. В чем дело?
— Это не моя война, поэт. Я ничего к ней не чувствую, понимаешь? Я дрался вместе с Ошикаем и знаю, что ему наплевать, какая участь постигнет его кости. Мы собираемся биться ни за что и ничего этим не достигнем, кто бы ни победил.
— А вот тут ты, пожалуй, ошибаешься, старый конь. Не зря они постоянно толкуют о Собирателе. Ты говоришь, что у них нет истории, на которую они могли бы опереться, — так, может быть, отсюда она и начнется? — Зибен подтянулся и сел на парапет, глядя на своего друга. — Да ты и сам это знаешь. Дело не в этом, правда? Есть другая причина, глубже.
Друсс с кривой улыбкой огладил свою черную бороду.
— Верно, есть. Они мне не по нраву, поэт, — вот и все. Нет у меня теплого чувства к этим кочевникам. Я не знаю, как они думают и что чувствуют, но одно знаю крепко: думают они не так, как мы.
— Но ведь Нуанг и Талисман тебе нравятся, а они оба надиры.
— Да, хоть я не понимаю, почему это так.
— Понять нетрудно, Друсс, — хмыкнул Зибен. — Ты дренай по рождению и воспитанию, а стало быть, стоишь выше прочих народов. Так ведь нас учат. Мы — просвещенные люди в мире, населенном дикарями. Тебе не составляло труда сражаться за вентрийцев, потому что они такие же, как мы, — круглоглазые и высокие, и боги у нас общие. Но надиры происходят от чиадзе, и нас с ними ничто не роднит. Мы как кошки и собаки. Или волки и львы, если тебе угодно. Но по-моему, ты заблуждаешься, полагая, что они думают и чувствуют не так, как мы. Просто они свои мысли и чувства проявляют по-другому. Их учили так, нас иначе.
