Вадим Волобуев - Сага о Гильгамеше
Гильгамеш тронул поводья, и колесница медленно поехала. Люди восторженно заревели, из толпы полетели пожелания и просьбы: "Принеси нам урожай, вождь", "Фиников, полбы побольше...", "Вода чтоб не уходила!", "И скоту приплод...", "Детишкам здоровье...". А хор всё не унимался:
-- Сильнейшая из сильных, юнейшая из юных!
-- Мы молимся тебе, да не оставишь нас!
-- Суровой непреклонностью ты усмиряешь буйных.
-- Все ходим мы под взглядом твоих неспящих глаз.
Звенели свирели, прыгали акробатки, четвёрка ослов в шерстяных попонах неспешно тянула колесницу. Гильгамеш горделиво поводил головой, красуясь своим неповторимым нарядом. Сегодня он был не просто вождём, но воплощением Думузи, возлюбленным мужем прекрасной и грозной Инанны. От его умения угодить ненасытной богине зависело благосостояние страны. Он, источник горя и вожделения могущественной Звезды Восхода, решал сегодня, поспеет ли в срок урожай, уродится ли скот и сколько будущих воинов принесут на свет урукские женщины. Ощущение это, знакомое ему по прошлым церемониям, ныне дополнялось каким-то новым чувством, обретённым после победы над Аккой. Это было чувство покоя, умиротворённое осознание собственного величия. Оно давало вождю убеждение, что на его стороне высшая правда, что боги благоволят ему, а значит всё, совершённое им прежде, произошло во исполнение их воли. Уверенность в этом наполняла Гильгамеша восторгом. Никто, ни один самый ужасный враг не был ему страшен, пока на его стороне был небесный совет богов. Пусть досадуют завистники из Ура и Киша, пусть строят свои козни и плетут заговоры, отныне он недосягаем для них, ибо его путь - это путь Творцов.
Энкиду во весь дух мчался через рощу, спеша увидеть ту, что своей песней вызвала в нём это странное, сладостное в своей неиспытанности, дрожание в теле и лёгкое кружение головы. Почему-то он знал наверняка, что это женщина, самка в самом расцвете сил и молодости. Он знал это так же точно, как и то, что если не овладеет ей, то умрёт. Умрёт от разочарования, от невозможности постичь неизведанное, от того, наконец, что лес со всей своей свободой и неколебимым покоем опостылел ему. Он хотел заново разжечь в себе угасающий огонь, хотел вновь ощутить дразнящее чувство постижения тайны. Внимая голосу незнакомки, он с восхищением думал, что огонь этот опять набирает силу, что он пылает всё ярче и ярче, и скоро вспыхнет ослепительным пламенем, столь же могучим и жарким, как в первые дни его существования. Перескочив через поваленный ствол дерева и смахнув ненароком двух спаривающихся ящериц, Энкиду выбежал на опушку. Именно здесь, на берегу журчащего ручейка, он встретил когда-то существо с равнины. Оно явилось в лес, чтобы ловить и убивать его братьев, но жестоко обманулось в своих ожиданиях. Энкиду завлёк его в самые дебри пущи, напугал и лишил сил. Ввергнутое в отчаяние, существо в страхе бежало от него. Здесь, возле тихого болотца, заросшего камышом и осокой, оно умывалось студёной водой, нерасчётливо оставив в стороне орудия убийства. Энкиду наблюдал за ним из зарослей тростника. Что-то заставило его подойти поближе к пришельцу. Он и сам не заметил, как оказался подле него. Существо чем-то заинтересовало хозяина леса. Он ощутил необоримую потребность коснуться его, потрогать странную безволосую шкуру, заглянуть в глаза. Но когда равнинный убийца заметил Энкиду, он вперил в него такой взгляд, что у повелителя зверей дыбом встала шерсть, а лапы заныли в пронзительной боли. Охваченный ужасом, Энкиду бросился наутёк. Он примчался в своё логово, забился в самую его глубь и пролежал там до самого вечера. Лишь ближе к ночи он осмелился вылезти наружу. С тех пор страх неотступно преследовал его. Засыпая, Энкиду вновь и вновь видел перед собой этот взгляд, и даже на охоте, сворачивая шеи быкам, он с содроганием думал о его парализующей силе, заставляющей даже самых бесстрашных замирать в оцепенении. Ныне, вновь оказавшись на месте роковой встречи, Энкиду застыл в страшном предчувствии. Он настороженно оглядел заросли куги, готовый при малейшей опасности скрыться в пальмах. Но заросли были тихи, лишь деловито шуршали водяные крысы да неумолчно стрекотали кузнечики. Это подбодрило Энкиду. Сопя от ужаса и вожделения, он раздвинул камыши и замер.
-- Брачное ложе, священное ложе,
-- Мы для вождя и богини разложим,
-- Чтобы Инанна на нём возлегла,
-- Семя Думузи в себя приняла.
Так пели девушки из храма Инанны, готовя постель для своей госпожи. Десять прекраснейших избранниц Больших домов бабочками порхали по комнате, взбивая подушки, окуривая помещение ароматным дымом и рассыпая повсюду лепестки цветов. За ними присматривала надзирательница - строгая черноволосая женщина с нарумяненным лицом и тонким серебряным обручем на шее. Талию её обтягивал широкий кожаный пояс, в волосах поблёскивала золотая пыль. То и дело она бросала проницательный взгляд в соседнюю комнату, где рабыни умащали маслами тело богини и шептали над ней заклинания. Сыпались весёлые шутки, звенел смех и радостные песни.
-- Траву нумун на ложе мы бросим,
-- Что побывала в кедровом куренье.
-- Дать людям благо богиню мы просим,
-- Да не отвергнет она приношенье!
Надсмотрщица подняла руки и громко хлопнула в ладоши.
-- Вы хорошо послужили богине, о девы Урука. Владычица довольна вами. - Она тонко улыбнулась, заговорщицки понизив голос. - А теперь бегите на кухню. Там вас ждёт угощение.
Девушки выбежали из комнаты. Надзирательница ещё раз окинула взглядом спальню, прошлась вдоль стен, проверяя наличие масла в светильниках, потом приблизилась к ложу. Постояла немного, отрешённо поводя ладонью по благоуханному покрывалу. Ей вспомнилось, как двадцать лет назад на этом самом месте лежал невысокий коренастый человек с изуродованным ухом и глубоким шрамом через бедро. Он лежал, приоткрыв слюнявый щербатый рот, и смотрел на неё жадным пронизывающим взором похотливого зверя. Жёлтые белки его глаз с красноватыми прожилками слезились, он часто моргал, силясь разглядеть её в неверном пламени светильников. Пальцы на его мощных дланях слегка подрагивали, обвислый живот поднимался и опускался в тяжёлом дыхании. Он был похож на постаревшего тигра - силы уже не те, да и шкура облезла, но тело полно страсти и желания. Таким предстал перед нею божественный пастух Думузи в образе воителя Лугальбанды. Глядя на этого краснолицего, немолодого уже и совсем некрасивого человека, она с горечью думала о своих повергнутых в прах надеждах, о растоптанной мечте, о том, что злая мачеха-судьба подсунула ей вместо прекрасного витязя гадкого вонючего старика, чей облик вызвал бы отвращение даже у непритязательной рыночной шлюхи. Разве могла несравненная Инанна обожать такого Думузи? Никогда! Она с гневом отвергла бы его, превратила в паука, в жука-навозника, обречённого до конца своих дней копаться в отходах и питаться падалью. Такие мысли охватили её, когда она увидела своего суженого. Он принял её колебания за робость. Раздвинув губы в сладострастной улыбке, произнёс:
