Вадим Волобуев - Сага о Гильгамеше
-- Мир тебе, гость святилища Инанны! Ты звал Шамхат?
-- Да, прекраснейшая из смертных, - ответил Нарахи. - Я звал тебя.
-- О нет, я не Шамхат. Моё имя - Геме-Тирари. Как и Шамхат, я посвятила душу и тело нашей владычице Инанне. Могу ли я заменить тебе предмет твоих желаний?
-- Увы, - ответил селянин, чуть поколебавшись. - Мне нужна только Шамхат.
-- Что ж, - непринуждённо ответила женщина. - Тогда тебе придётся подождать. Посиди здесь, рабы вынесут фиников и сикеры. Впрочем, ты можешь попросить Шамхат о дне и часе встречи, когда она будет свободна только для тебя. Что выбираешь?
-- Я не могу ждать другого дня, восхитительная Геме-Тирари. Передай Шамхат, что я отдам трёх волов и десять мешков ячменя за встречу с ней. Передай ей это, о прелестница, угодная Инанне, и пусть печень её растопится для Нарахи, земледельца из Дома Орла.
-- Хорошо, я передам ей это, - женщина ещё раз улыбнулась чернозубой улыбкой и ушла, позвякивая браслетами.
Нарахи как зачарованный смотрел ей вслед, потом тихо выдохнул и опустился на циновку. Две маленькие рабыни вынесли ему кувшин сикеры и блюдо фиников, но селянин даже не притронулся к ним. Предстоящая встреча тревожила его. Мысль, подсказанная ему стариками и выглядевшая поначалу столь соблазнительной, теперь казалась всё более странной и нелепой. Возможно, на него так подействовал город с его диковинными обычаями и незнакомыми людьми. Он тосковал по деревне, по тому миру, где всё было просто и незатейливо. Дом неба подавлял его своей громадой. Ему казалось, что каждый камешек здесь, каждая пылинка дышат присутствием Инанны. Это был отголосок давней детской мечты о чуде, той мечты, что живёт в нас всю жизнь, являясь во снах, приходя в моменты любви и одиночества. Поглощённый этими переживаниями, селянин не заметил, как заснул. Тело его, утомлённое дневными заботами, незаметно расслабилось в прохладе храма, руки безвольно упали, отяжелевшие веки опустились вниз. Спал он без сновидений, целиком растворённый в пучине беспамятства. Спустя некоторое время его разбудил весёлый женский голос. Нарахи очнулся и испуганно заморгал. Ему понадобилось несколько мгновений, чтобы вспомнить, где он находится.
-- Ты - Нарахи? - спрашивала его высокая стройная девушка, сверкая ослепительной улыбкой. У неё были неряшливо распущенные русые волосы, маленький нос и большие голубые глаза. По всей видимости, она была не местной. Сглаженность скул и светлые волосы указывали, что родина её находится далеко на севере, среди бескрайних лесов и снежных гор. Красота её показалась Нарахи какой-то блеклой, особенно в сравнении с точёным великолепием Геме-Тирари. Выгоревшая на солнце кожа пергаментом обтягивала тощее тело, нечёсаные волосы спутанными космами низвергались на плечи. Если это и была пресловутая Шамхат, облик её глубоко разочаровал Нарахи. Поистине, странны и непонятны были вкусы горожан, восторгавшихся столь неприглядным товаром.
-- Я - Нарахи, - подтвердил селянин, поднимаясь.
-- А я - Шамхат, - весело откликнулась девушка. - Пойдём, - она резво схватила его за руку и потянула в коридор. Нарахи устремился за ней, онемев от изумления. Служительница Инанны скакала подобно горной козе, она мчалась вперёд словно молодая антилопа, упиваясь быстротой своих ног и совершенством тела. Движения её были порывисты и резки, голос - звенящий и радостный, словно трели весенних птиц. Крепко держась своей мягкой теплой ладонью за огромную мозолистую лапу Нарахи, девушка как будто передавала ему своё настроение. Селянин почувствовал, что его тоже захлёстывает волна необыкновенного счастья, ему захотелось плясать и петь, прославляя очарование жизни. Но вскоре он начал задыхаться. В боку его закололо, перед глазами пошли круги.
-- Быстрее, быстрее, - подбадривала его Шамхат, чувствуя, что он замедляет ход. - Не отставай, селянин. Инанна ждёт нас.
-- Не могу, - признался Нарахи, останавливаясь. - Прости, лучезарная Шамхат. Ноги мои не так резвы, как раньше, тело не так сильно. Пощади бедного земледельца, не погуби его своей прытью.
-- У, бедный, - посочувствовала ему девушка. - Работа отняла у тебя силу. - Она лукаво посмотрела на него. - Но главной силы Инанна тебя не лишила?
Нарахи не успел ответить. Шамхат расхохоталась и вдруг закружилась в танцующем вихре. Плавно изгибаясь то в одну, то в другую сторону, она поплыла по невидимой реке, уносившей её в неизвестность, и тихонько пела неведомый мотив:
-- На-на-на-на-на... на-на-на-на...
Селянин шёл за её голосом - ослеплённый обожанием, исступлённо алчущий прикосновения к ней. Омут наслаждений манил его, теребил воображение. Овладеть этой женщиной - здесь, сейчас - насытить свою стонущую плоть - вот о чём думал он. Вожделение засасывало его, разум отступал под напором бешеного желания. Волшебный образ русоволосой дочери Инанны покорил его, отнял волю, опутал паутиной соблазнов. Нарахи был как в дурмане. Он уже ничего не видел, кроме этого образа, ничего не слышал, кроме удаляющегося женского голоса, беззаботно напевавшего:
-- На-на-на-на-на... на-на-на-на...
Но глаза продолжали предательски отмечать обстановку, разрушая целостность впечатления. Ноги его ступали по холодным известковым плитам, ноздри дрожали от всепроникающего аромата мирра и ладана. Ритмический красный узор на стенах околдовывал сознание, привораживал взор. Где-то сбоку то и дело возникали причудливые картины, полные обнажённых тел, сладострастно закаченных глаз и сплетённых в змеином клубке рук и ног. Слышались блаженные стоны, всхлипывания, вздохи.
Шамхат пропала на мгновение, но вскоре обнаружилась в одной из боковых комнат. Скинув тунику, она лежала на львиной шкуре, соблазнительно изогнувшись телом. Во взгляде её, устремлённом на вошедшего Нарахи, было что-то пугающее. Как будто раскалённое железо коснулось лица земледельца, мгновенно отрезвив его. Он вдруг заметил дымок, исходивший от стоявших по углам кедровых и сандаловых курильниц, ощутил сладковатый привкус на языке. Ужасная догадка осенила его. Ну конечно! Этот приторный запах, эти прозрачно-сероватые ошмётки, летавшие повсюду - всё свидетельствовало о том, что причиной его странного забытья были одуряющие травы, в избытке курившиеся в храме. Опьянение его сменилось брезгливостью. Он зашатался, едва не падая от тошноты, но быстро овладел собой и произнёс холодным голосом:
-- Прикрой свою наготу, сиятельная дочь Инанны. Я пришёл поговорить о деле.
Недоверие пробежало по лицу Шамхат. Сев на колени, она спросила:
