Ника Созонова - Nevermore, или Мета-драматургия
Он включил мой мобильник и принялся, смеясь, декламировать:
- 'Я на месте. Жду!'… Спустя десять минут: 'Где ты? Позвони!'… 'Включи хотя бы телефон!!!'… Еще несколько в том же духе… истерика нарастает. 'В чем дело??? Как понимать твой странный поступок?'… Вот он, кажется, осознал, в чем дело: 'Я прождал ровно сорок минут. Желаю счастья!' Нет, но какой же он все-таки молодец, наш маленький друг! Я бы так не смог, честно. Даже если б свидание мне назначила Айви. Я б описался, если б мимо пробежала собака или прополз на ночевку какой-нибудь бомж. Слу-у-шай! — Голос его стал вкрадчивым и томным. — Астарта, ты просто обязана, да-да, обязана вознаградить нашего героя за его подвиг. Прикинь сама: много ты найдешь мужиков, способных на такое? Не зря, нет, не зря у него клыкастый демон на аватаре. Чувствую, что начинаю уважать его с нездешней силой!
— Я не ослышалась? Ты предлагаешь мне отправиться сейчас на кладбище и отдаться ему на первой попавшейся могиле?
— Зачем так сурово? Не прямо сейчас — тем более что он уже покинул кладбище, честно отстояв свои сорок минут. И не обязательно на могиле. Могила — это готично, но не гигиенично. Можно и на этом мягком одре, — он похлопал возле себя по дивану. — Не так концептуально будет, ну да ладно. Но только не позднее завтрашнего дня! Награда должна быть немедленной, иначе Темное Солнышко навсегда разуверится в людях. Обещаешь мне?
Было темно, комната освещалась лишь огнями с улицы, да зеленым глазком магнитофона. Но сомневаюсь, что и при дневном свете сумела бы определить по его изменчивому лицу, шутит он или нет. То и дело приходится решать этот вопрос, да что за морок такой?..
Я помолчала, выстраивая в уме достойный ответ.
— Почему я, именно я должна служить наградой? Эта идея пришла в голову тебе, так? И осуществлял ее полностью, от и до, тоже ты. От меня участвовал лишь мобильник, да мое имя. Логично будет, если и наградой послужишь ты. Для андрогина в этом нет ничего сложного или противоестественного. Ты ведь тоже считаешь себя андрогином, подобно Атуму. Разве нет? По крайней мере, начинающим.
Он благосклонно хохотнул: зачисление в андрогины было для него лестным.
— Думаешь, выкрутилась? На это у меня есть два возражения: моя, как ты говоришь, андрогинность не исключает эстетической составляющей данного процесса. И второе — наш героический друг традиционен в своих сексуальных предпочтениях (чего никоим образом нельзя поставить ему в упрек — для героев и мачо сие характерно). Исходя из перечисленного, наградой должна служить ты, Астарта, нежная и страстная вампиресса, темноокая дочь преисподней.
— А мою эстетическую составляющую ты, выходит, исключаешь напрочь?
— Почему же? Но тебе свойственно также чувство справедливости, о котором ты периодически напоминаешь. А также неизбывное женское милосердие, которое тщательно скрываешь, как позорную слабость. Но оно склонно просачиваться сквозь малейшие щели, как когда-то зорко подметил писатель Булгаков.
Я выразительно промолчала и потянулась за сигаретой. Но пачка выпала из рук, поскольку я ощутила на щеке ладонь Бэта. Она скользнула к шее… Теплые пальцы чуть подрагивали, жаркий шепот щекотал ухо:
— Ну, пожалуйста… Пожалуйста…
Сердце перестало биться. Потом загрохотало глухо и мерно, как шаги командора. Я потянулась к нему лицом и руками, зарылась в пышные колкие волосы…
Он резко отстранился и сел.
В темноте сверкнула зажженная спичка, затеплился огонек сигареты. Бэт прошлепал босыми ступнями к окну, распахнул его и устроился на подоконник, свесив одну ногу вниз и опустив подбородок на колено. Вылитый Мефистофель Антокольского. Длинная завеса волос поблескивала от уличных огней, от рекламы универсама напротив.
Я молчала. Он тоже молчал, молчал и курил, сбрасывая пепел вниз.
— Знаешь… — голос дрогнул, пришлось выдержать еще с полминуты, — с тех пор как я познакомилась с тобой, и ты стал захаживать в мое логово, каждый раз благодарю господа Дога, которого нету, что сняла квартиру на четвертом этаже. А не на седьмом. Или четырнадцатом. С твоими перепадами настроения…
— Ерунда, — еле слышно буркнул он. Правой ладонью изобразил ныряющего вниз головой. — Этаж не важен… если уметь… перелом шейных позвонков, знаешь ли…
Я подошла к нему, отчего-то стараясь ступать как можно тише, не скрипнуть половицей, не грохнуть случайно стулом.
Он не смотрел в мою сторону. Смотрел ни на что, мимо. Знакомое застылое отчаянье на окаменевшем лице с тонкими мальчишескими чертами.
— Хорошо, если для тебя это так важно…
— Нисколько не важно, — так же тихо перебил он меня. — Ничто не важно… и не нужно. Пытаюсь закрыть внутренние дыры внешней шелухой — такое вот жалкое и смешное занятие… Знаешь, порой я мечтаю о лоботомии. О том восхитительном чувстве легкости, опустошенности, которое дарит эта операция. Она совсем простенькая: не надо даже сверлить череп, нужные движения скальпелем производятся сквозь глазные отверстия…
— Пожалуйста, не надо! Я действительно готова…
— Почему гребаная самаритянская жалость не дает людям умертвить тех, кто больше просто не может жить? Знаю: потому что никто не обязан этого делать. Ну и терпите, бля, что я еще живу такой, каким в гнилой капусте нашли.
Я молчала минуты три, пропитываясь его отчаяньем и собственной досадой и болью. Потом в мозгу забрезжило: знаю, знаю, чем можно его развлечь!
— Слушай, пожалуйста, не двигайся! Замри так, — я потянулась к цифровому фотику на полке и щелкнула кнопкой. Тихо жужжа, выдвинулся объектив. — Так здорово смотришься сейчас: половина лица в тени, половина освещена зыбко-зеленым… волосы шевелятся от сквозняка, меняя свой узор на лбу и скулах… босая нога с блестящим ногтем… Усталый падший ангел, присевший на подоконник…
Я быстро щелкала его, приговаривая невесть что, с разных ракурсов: в профиль, вполоборота, с нижней точки — из-под точеного подбородка, упиравшегося в колено, со спины с красивым пунктиром округлых позвонков…
Бэт обожает фотографироваться. Он нарцисс. Среди моих знакомых, особенно молодых, немало самовлюбленных людей. Да и сама я принадлежу к этой категории — что естественно, учитывая мое мировоззрение. Но Бэт и в этом — как и во многом другом — на голову выше всех. Он обожает себя истово и самозабвенно. Его 'живой журнал' наполнен его фотографиями — они перемежают депрессивные посты и столь же депрессивно-упадочные, длинные, как черные простыни, стихотворения. Я читала его весь, от корки до корки, и не встретила ни одной чужой фотографии, даже групповой, даже Айви. Большинство были сделаны профессионально — цвет, постановка, готический антураж — и принадлежали Атуму. Но были и любительские. Последний пост содержал пару моих фоток — чем я втайне гордилась, — придирчиво выбранных им из огромного числа отснятых. На одной он курил, сидя на корточках рядом с дремавшей бездомной собакой. На другой, напудренный и томный, как Пьеро, покусывал белую гвоздику с одним-единственным лепестком.
