Роджер Желязны - Девять принцев в Янтаре
Я сконцентрировался на огненной линии. Я шел по ней, тяжело дыша.
Внезапно давление ослабло. Вуаль расступилась так же резко, как и возникла. Я прошел ее и что-то обрел.
Я обрел часть самого себя.
Я видел перед своим взором бумажную кожу и узловатые, похожие на палки, кости мертвых Аушвица. Я знал, что присутствовал в Нюрнберге. Я слышал голос Стефана Спендера, декламирующего "Вену", и я видел "Мамашу Кураж"[16] в ночь брехтовской премьеры. Я видел, как ракеты вылетали из пятнистых шахт в Пенемюнде, Ванденберге, Кеннеди, Кызыл-Кумах, Казахстане, и я своими руками трогал Китайскую Стену. Мы пили пиво и вино, и Шакспур сказал, что он пьян и пошел к девкам. Я был в зеленых лесах Западной Резервации и за один день добыл три скальпа. Когда мы маршировали, я напевал себе под нос мелодию, и эта песня прижилась. Она превратилась в "Auрres de ma Blonde"[17]. Я помнил, я помнил… свою жизнь в той Тени, которую ее обитатели звали — "Земля". Еще три шага — и я держал в руке окровавленный клинок и видел трех мертвецов и себя на лошади, на которой я ускакал после того, как во Франции произошла революция. И еще, еще так много, обратно к…
Я сделал еще один шаг.
Обратно к –
…мертвым. Они были вокруг меня. Стояла жуткая вонь — запах гниющей плоти — и я слышал вой собаки, которую избили до смерти. Клубы черного дыма застилали небо, а ледяной ветер обдавал меня каплями редкого дождя. В горле пересохло, руки тряслись, голова горела как в огне. Я шел, спотыкаясь, сквозь туман лихорадки, сжигающей меня. Придорожные канавы были завалены отбросами, дохлыми кошками и испражнениями. Поскрипывая и звякая колокольчиком, мимо проехала похоронная телега, обдав меня грязью и холодной водой.
Долго ли я блуждал — не знаю, пока какая-то женщина не схватила меня за руку, а на ее пальце я увидел Пятно Смерти[18]. Она отвела меня в свою комнату, но увидела, что у меня совсем нет денег, и что-то несвязно забормотала. Потом ее раскрашенное лицо исказил страх, смывший улыбку с красных губ, и она убежала, а я свалился на ее кровать.
Позже — опять-таки не помню, насколько позже — огромный верзила, наверное, сводник, вошел в комнату, отхлестал меня по лицу и стащил с постели. Я уцепился за его правый бицепс и повис. Он полунес, полутолкал меня к дверям.
Когда я понял, что он собирается выгнать меня на холод, я сжал его руку сильнее, протестуя. Я жал ее изо всех оставшихся сил, бормоча невнятные мольбы.
Сквозь пот и слезы, застилавшие мне глаза, я увидел, как его лицо исказилось, и я услышал крик, вырвавшийся из-за крепко сжатых зубов.
В том месте, где я сжимал его руку, кость была сломана.
Он оттолкнул меня здоровой рукой и, плача, упал на колени. Я сел на пол, и в моей голове на мгновение прояснилось.
— Я… останусь… здесь, — сказал я с трудом, — пока не поправлюсь. Убирайся. И если ты вернешься, я убью тебя.
— У тебя чума! — закричал он. — Завтра приедут за твоими костями! — Плюнул, поднялся на ноги и, спотыкаясь, вышел вон.
Я добрался до двери и задвинул ее на тяжелый засов. Потом я заполз на кровать и заснул.
Если за моими костями приезжали на следующий день, то они были разочарованы. Потому что через десять часов, посреди ночи, я проснулся в холодном поту и понял, что лихорадка побеждена. Я был очень слаб, но в полном рассудке.
Я понял, что пережил чуму.
Я взял плащ хозяина, который висел в шкафу, и немного денег, которые нашел в ящике.
Затем я вышел в Ночь и в Лондон, в год чумы[19], разыскивая что-то…
Я не помнил, ни кем я был, ни что я там делал.
Вот так все и началось.
Я уже глубоко проник в Образ, и искры непрерывно взлетали при каждом шаге, задевая колени. Я уже не знал, в каком направлении двигаться и где находятся Дейрдре, Рэндом и Мойре. Меня пронзали невидимые потоки, даже глазные яблоки, и те, казалось, вибрировали. Затем накатило ощущение, будто мне кололи булавками щеки, а по шее, сзади, пробежал холодок. Я стиснул зубы, чтобы не стучали.
Амнезия у меня возникла не после автокатастрофы. Память я потерял еще во времена правления Елизаветы I. Вероятно, Флори решила, что после аварии память вернулась ко мне. Она знала о моем состоянии. Я внезапно был поражен мыслью, что она оставалась в Тени Земля лишь для того, чтобы не терять меня из виду.
Значит, с конца шестнадцатого века.
Я не могу утверждать этого наверняка. Но я узнаю.
Я быстро сделал еще шесть шагов, добравшись до конца дуги и выходя на прямой отрезок пути.
Я сделал свой первый шаг вперед по этому отрезку, и с каждым последующим против меня начал воздвигаться новый барьер. Вторая Вуаль.
Передо мной был поворот направо. Еще один, и еще.
Я был принцем Янтаря. Это было правдой. Нас было пятнадцать братьев и шестеро из нас уже были мертвы. У нас было восемь сестер, и две из них тоже были мертвы, а может быть, и четыре! Все мы тратили очень много времени, шатаясь в Тени или скрываясь в наших собственных вселенных. Это академический вопрос — хоть он и является одним из основных вопросов философии — может ли тот, кто имеет власть над Тенью, создавать свою собственную вселенную. Не знаю точно, что говорит философия, но с практической точки зрения мы могли.
Началась другая кривая, и у меня возникло ощущение, что я иду сквозь липкий клей.
Раз, два, три, четыре… Я с трудом поднимал раскаленные сапоги и ставил их на горящий путь Образа.
В голове у меня стучало, а сердце билось так, будто в любую минуту грозило разорваться на тысячу кусков.
Янтарь!
Идти снова стало легко, когда я вспомнил Янтарь.
Янтарь был самым великим городом, который когда-либо существовал или будет существовать. Янтарь был всегда и будет всегда, и любой другой город, где бы он ни находился, когда бы он ни существовал, был всего лишь Тенью Янтаря в одной из ее фаз. Янтарь, Янтарь, Янтарь… Я помню тебя. Я никогда больше не забуду тебя. Думаю, что в глубине души я никогда не забывал тебя все эти долгие века, пока я путешествовал по Тени Земля, и часто по ночам сны мои тревожили видения твоих зеленых и золотых шпилей, твои разлетающиеся террасы. Я помню твои широкие улицы и проспекты, клумбы цветов, золотых и красных. Я помню сладость твоего воздуха, замки, дворцы: все прелести, которые в тебе были, есть и всегда будут. Янтарь, бессмертный город, подаривший образ всем городам, я не могу позабыть тебя даже сейчас, не могу позабыть даже тот день, в Образе Ратн-Я, когда я вспомнил тебя в отражении стен, освеженный первым хорошим обедом после голода и любовью Мойре, но ничто не может сравниться с тем счастьем и любовью, которые я испытал, вспомнив тебя; и даже сейчас, когда я стою, созерцая Двор Хаоса, рассказывая эту историю единственному присутствующему с тем, чтобы он, быть может, повторил ее, если захочет, чтобы хоть рассказ этот не умер после того, как здесь умру я; и даже сейчас я вспоминаю тебя с любовью, город, в котором я был рожден, чтобы править.
