Екатерина Соловьёва - Хронофаги
Римму Вета уложила на диван к стене, на другом краю пристроился старик — его едва уговорили снять затасканный плащ, под которым оказалась сине-белая рубаха да короткие штаны странного покроя. Кардиналы уснули прямо на ковре, девушка хотела предложить хотя бы покрывало, но Бертран успокоил её:
— Симбионт обеспечит и тепло и мягкость. Они создавались для самых тяжёлых условий.
Квартира, наконец, затихла, погрузившись во тьму. Лишь пленник на кухне невнятно взмыкивал и шумел, но командир категорически запретил оставлять для него свет. Мартин во сне свистел носом, Олег вёл мощные басы, а бог врывался в промежутки тонким альтом. С улицы неслись редкий визг шин да чей-то запоздалый смех. Толстая свеча в старом оловянном канделябре оплывала на столе, разделяя Бертрана у окна и Вету в кресле. Пламя тревожно потрескивало, будто знаменуя высокое напряжение между ними. Девушка долго сверлила мужской профиль болезненным взглядом, отсчитывая секунды тиканьем настенных часов, и кардинал, наконец, повернулся:
— Слушай, есть у тебя какая-нибудь связь с внешним миром? Телевизор? Радио?
Вета покачала головой и достала из сумки мобильник. Бертран встал за спинкой кресла, ожидая, пока загрузится браузер, показывая обычную сводку новостей:
«Мистические явления над Россией»
«Дождь из лягушек в Демидовске»
«В Сиднее пробудился Ктулху!»
«Лос-Анджелес разгромлен ангелами»
— Отшельничаешь, значит?
Девушка кивнула и повернулась к нему вполоборота. Взгляды встретились, и кардинал сглотнул, словно пытаясь удержать в груди разбушевавшееся сердце. Тени от пламени свечи залегли глубоко в морщинах на лбу и Вета машинально протянула руку, чтобы разгладить их.
— Тебе бы от меня подальше держаться, — хрипло пробормотал Бертран. — Да я не могу…
— И не надо…
Глава 12
Ночная вахта. Конгрегатор
Объясните теперь мне, вахтёры,
Почему я на ней так сдвинут.
«Вахтёрам», Бумбокс.
Вета чувствовала, что сошла с ума, но, как ни странно, ощущение это нравилось. Будто наружу вышла, наконец, она настоящая, обычно скрытая жёсткими рамками условностей и правил. Словно удалось стать одной из своих героинь — смелой, уверенной, готовой на всё. Стыд на удивление не мучил, наоборот, грело ощущение неимоверного счастья, что именно Его она и ждала всю жизнь, такого сильного и надёжного.
Ночной Демидовск за окном, наконец, стих, несмотря на дождь из лягушек и нежданный снег. Свеча давно погасла, по сонной комнате сквозь толстые шторы крались оранжевые пятна света уличных фонарей, золотя две фигуры в широком кресле. Светлые пряди Веты разметались на широкой груди Бертрана, закрыв лицо, тонкие руки обвили крепкую шею. Настенные часы громко тикали в такт биению сердца любимого: тик-так, ту-ду, тик-так, ту-ду.
«Как быстро летит время. Уже скоро вахта Мартина… Мне бы сейчас те песочные часы, — мечтала она, — остановила бы время. Навсегда».
Бертран молчал, изо всех сил пытаясь сосредоточиться и вслушаться в шорохи на кухне и за окном. Глаза безбожно слипались, по всему телу раскатилась сладостная нега, словно из него вытряхнули все мысли и заботы, оставив блаженную пустоту. Руки, обнимающие спину и плечи девушки, предательски подрагивали. Женщины у него не было никогда. После Посвящения Али как-то спросил, какой из способов любви брат предпочитает. Бертран буркнул нечто невразумительное, вроде того, что его вера против подобной скверны, и тут же густо покраснел, осознав, что брякнул заученное по инерции. Макджи сам принимал теоретический экзамен, на котором седовласый юнец без запинки рассказывал о том, что Уроборос поощряет секс, ибо мужчина накапливает энергию, чтобы наполнить ею женщину. Благословенно всё, что приносит радость и удовольствие. Всё иное же — домыслы узколобых ханжей.
Али тогда понимающе кивнул и спустя месяц предложил прогуляться по иранскому кварталу Эль-Шахаз. Восточная луна, словно огромная сахарная голова, плыла среди сиропа вечернего неба, изредка утопая в лиловых тучах. Узкая Кашанская улочка вилась мелким бесом, как курчавые бороды местных — затейливо, круто, змеясь серпантином от центра к окраине. В знойном воздухе неподвижно висела вонь помоев, которую вдруг начали облагораживать тонкие ароматы кориандра и пачулей. Одноэтажные дома со стенами, шершавыми, обмазанными глиной, растрескавшейся на солнце, наощупь были тёплыми, будто чьи-то сухие ладони. Где-то уныло тренькали басовитые струны тара, недалеко надрывался младенец.
Беспокойство подкралось, когда за очередным углом забелел двухэтажный дом утех, весь в плюще и розовых кустах. Неумолчный стрёкот цикад оглушал, сбивая сердце с привычного ритма, он перекрывал даже негромкую музыку, что неслась изнутри. В этой трескотне будто слышался чей-то шёпот, но Бертран не подал и виду. Али сверкнул в темноте белозубой улыбкой и толкнул тяжёлую дверь.
Небольшой дворик с фонтаном посередине освещали масляные фонари, сея тусклый шафранный свет на мощные буковые брусья. Из комнат повсюду несся заливистый женский смех, унылые звуки тара, топот босых ног. К Али подбежал выбритый до синевы хозяин с феской на затылке, поклонился и пригласил в общий зал, не переставая сыпать частыми восточными согласными. Бертран с трудом воспринимал перевод симбионта: тяжёлый аромат роз в глиняных кадках душил, сбивал с ног.
— Что предпочтёшь, брат, — предложил Али, — китайскую нежность или арабскую чувственность?
Кардинал отрывисто кивнул, опасаясь, закричать, чтобы заглушить ненавистный шёпот, что царапал нервы. По лбу кипятком катился пот.
Смуглый иранец засмеялся, что-то ответил хозяину и тот, подобострастно кланяясь, повёл их на второй этаж. Ступени запели, вклинившись в хор цикад и дополнив общую какофонию. Муаровые занавески, подброшенные ветром, колыхались, словно злые духи, обманно скользили по лицу. Всю дорогу Али рассказывал какой-то длинный анекдот, смысл которого неизбежно ускользал, как угорь из рук марсельского матроса. И когда бритый владелец распахнул одну из многочисленных дверей, Бертран увидел внутри, на ярко-алом диване, женщину, закутанную по самые глаза в полупрозрачный хеджаб. Она медленно встала и подошла, чтобы пригласить гостя. Время замерло и лишь гетера под грохот обезумевшего сердца двигалась ближе, ближе. Груди её упруго раскачивались под тканью в такт шагам. Густо насурьмлённые агатовые глаза приказывали, требовали, повелевали, и едва Бертран смог вырваться из их плена и повернуть голову влево, фонарь осветил бледное девичье лицо.
