Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — гроссфюрст
Я спросил ошалело:
— Но почему? Что там внутри?
Она начала набирать дыхание для ответа, но так и замерла. Я ощутил некую опасность, быстро огляделся, с пространством что-то творится, резко и неожиданно затрещало, пахнуло озоном.
Посреди комнаты вспыхнул ослепляющий свет, что не слепит, однако каждая пылинка в комнате обрела резкость, могу видеть самых мелких микробов, а в центре медленно и трудно возник огненный шар, превратился в огромную пылающую фигуру.
— Ричард, — прогремел страшный и могучий голос, — что ты с собой сделал…
Я вскричал счастливо:
— Тертуллиан!.. Как же я рад!..
В пылающем огне проступили страшные огненные глаза, а когда Тертуллиан заговорил, я видел уже могучую голову, высокие скулы и тяжелую нижнюю челюсть, где рот полон огня.
— Ты уходишь, — прогромыхал голос, чувствовалось, что Тертуллиан старательно приглушает его, стараясь соответствовать миру, в котором проступил. — Ты уходишь во тьму, Ричард!
Я возразил, сразу ощетиниваясь:
— Почему это?.. Просто смотрю на жизнь реалистичнее других… и действую понятнее. Только и всего!
Он сказал яростно:
— Реалистичнее? На жизнь? Скажи еще — и на людей?
— И на людей, — настороженно сказал я. — А что?
Он вспыхнул таким ярким огнем, что я зажмурился, а в горящей темноте прогрохотал гневный голос:
— На людей? Как можно смотреть на эти сосуды греха реалистично?.. Это же грязные похотливые животные Если их хоть раз увидеть такими, какие они есть, можно сразу удавиться. От тоски и безнадежности, что достичь Светлого Царства Небесного на земле никогда не получится! Но мы должны верить в немыслимое, Ричард!.. Только так мы можем заставить себя идти по бесконечной дороге трудностей и лишений, даже не замечая, что очень медленно, но становимся чище!
— Credo quia absurdum est, — пробормотал я. — Верую, ибо абсурдно…
— Надо верить, — сказал он яростно, — и пусть торгаши считают тебя сумасшедшим не от мира сего!.. Они все осыплются и забудутся, как шлак с новорожденного меча, а ты засияешь, аки звезда во мраке…
— Не я, — возразил я неохотно, — но какие-то там потомки…
— А что есть человечество, — вопросил он в изумлении моей тупостью, — как не один человек, пребывающий вовеки?
Я посмотрел на него удивленно, такая странная идея не приходила в голову, хотя что-то в ней дикое и настолько абсурдное, что может оказаться пронзительной правдой.
— Ты хочешь сказать, — пробормотал я. — Господь не лишил Адама и Еву бессмертия?
Он ответил в удивлении:
— Нет, конечно! А ты не знал?
— Не-а… Где-то глуплю…
— Подумай, — сказал он настойчиво, — и все станет ясно.
Я добросовестно подумал, ответил нерешительно:
— Господь не отнял у людей бессмертие, а только раздробил его на… части, так?.. Отдельные части смертны, а общий человек бессмертен?
Он широко улыбнулся огненным ртом, став похожим на пылающую комету.
— Ну вот, понял. Теперь понимаешь, почему тебе нельзя сползать во Тьму? Ты погубишь не только себя и своих потомков, но и очень многих вокруг. Из-за тебя в Царство Небесное на земле войдут позже… а то и не войдут вовсе. Ричард, в древний и дряхлый мир впервые пришла вера! Вера в Бога. Язычникам вера не нужна, их примитивные боги просты и понятны, точно так же едят и пьют, ссорятся, прелюбодействуют…
Я кивнул.
— Знаю.
— А наш Бог, — прогремел он мощно, — непостижим, потому в него можно только верить! И это новое… чего не было в старом мире язычников, я говорю о вере, поведет… уже ведет!.. человечество вперед и ввысь, в то время как… топталось… и должно было топтаться на месте!
Я пробормотал:
— Ты даже не представляешь, как ты прав.
Он оскорбленно фыркнул:
— Еще бы!.. Когда я был не прав?.. Потому меня страшатся как в аду, так и на небесах. А тебе скажу, ты уже увяз во Тьме, чего сам не замечаешь!.. Я не знаю, сумеешь ли выбраться?.. Но хотя бы постарайся не утонуть там… слишком быстро.
— Побарахтаюсь, — пообещал я угрюмо. — Может быть, второе дыхание откроется. Или, что совсем уж невероятное, совесть начнет грызть.
Он громыхнул:
— Тебе надо в Храм Истины. Что на Севере.
Я сказал недовольно:
— Зачем? Там истину не нашли, как я слышал…
Из огня донеслось:
— Те люди… они прошли… и близко!.. Или высоко, где светочно… Тьма выгорает в жаре их сердец и душ.
— Тертуллиан, — сказал я, — я как только, так сразу, обещаю!.. Но дел столько, голову некогда поднять…
Свет медленно мерк, я видел, что Тертуллиан старается что-то сказать, но то ли я слишком уж в темной броне, то ли ему не позволяют, он все-таки воевал с ними, его идеи не принимали, хотя его credo quia absurdum est стало основой христианской веры, да ислама тоже, он слишком революционен, мне нравится его утверждение, что во Христе мы не получим полноту откровения, что оно еще не закончено, но находится в процессе завершения благодаря действию Святого Духа, то есть Господь не сидит сложа руки, а все еще в творении.
Наверное, только потому, что он такой вот, резкий и яростный, и может прорываться в наш мир, и хотя лишен возможности вмешиваться лично, но другие отцы церкви и того не могут.
В кабинете стало темно, даже горящие ярко свечи не рассеивают странный мрак, что начал подбираться пугающе настойчиво. Я перевел дыхание, сказал себе твердо и напористо, что было всего лишь чересчур ярко, а когда глаза привыкнут, то и в темноте… жить можно.
Блестящее озарение Тертуллиана вызвало гнев церкви, его обвинили в ереси, дескать, никто больше не придет и ничего не создаст новее, но Тертуллиан как-то предвидел приход Мухаммеда с его исламом, в котором Христос займет место величайшего пророка и Верховного Судьи на Страшном Суде.
Так что если Тертуллиан сказал, что я уже во Тьме не по колено, а по горло, то наверняка знает, что говорит. Но я еще не захлебнулся. Еще нет. Еще держу губы плотно сомкнутыми.
Крис с прежним укором в глазах смотрел с портрета, там все застыло, ни листок не сдвинется на ветвях, словно огненная святость Тертуллиана сожгла все, что он не одобряет.
— Вот видишь, — сказал я ей то ли виноватенько, то ли с упреком, — тебе там хорошо, а тут не совсем уж… Даже очень не совсем.
Она не откликнулась, хотя чувствую, что смотрит, видит, следит, а мне пока некогда урвать время, чтобы попытаться хотя бы узнать от нее больше о том мире, откуда она, и вообще не бросать это на полдороге, даже не на полдороге, а на первом же шаге, как у меня это в порядке вещей.
С горькой усмешкой вспомнился медный кастет, подаренный отцом Дитрихом, так ни разу и не вдел в него пальцы, геммы и странные механозародыши, куча волшебных мечей, что набрал еще годы тому: красный, зеленый, озерный, ночной, а все эти Небесные Иглы, Костяные решетки, сейчас вот выкопал кувшин, а если не сумею вот прямо сейчас, то так и останется среди других непознанных. Увы, у человека только двадцать четыре часа в сутки, и на что бы ни тратил, обязательно урывает от других дел.
