Ольга Денисова - Черный цветок
— А мой-то паршивец причем?
— Может, он с Избором виделся, может, помог ему в чем-то. Иначе они бы с ног не сбивались.
Жмур подумал немного и вздохнул. Если Жидята прав, есть только один выход.
— Знаешь, у нас история была дней десять назад… Он мне золотой не принес, который ты ему дал за булатный кинжал.
— Да он его попрошайке отдал, — засмеялся Жидята, — весь базар об этом говорил. Обвела дурачка вокруг пальца, стерва.
— Правда? Я думал, потратил на что-нибудь.
— Да на что он может золотой потратить, подумай сам!
— Не в этом дело. Я его тогда из дома вышвырнул, и сказал без денег не возвращаться. Он две ночи где-то околачивался, а вернулся и отдал мне золотой. Где он его взял? А главное, стража тогда в первый раз приходила, его еще дома не было.
— Вот что я тебе скажу: золотой ему мог дать только благородный. Наверное, Избор отдал ему медальон и велел спрятать, и денег заплатил.
— Да надо было сразу страже его вернуть! Он что, совсем дурак у меня? — Жмур привстал.
— Это тебе так кажется. Не забывай, какой ты, и какой он. Сам в шестнадцать лет отдал бы что-нибудь страже, а?
Жмур опустил голову. Его жизнь разделили на две половинки, и он с трудом мог вспомнить ту, первую. Он помнил, как померкли краски, как захлопнулись двери, как погасло что-то внутри. На место противоречий и жгучих желаний пришло умиротворение. Он чувствовал, что счастлив. Он и теперь думал, что счастлив. Он любил свою жену, своих детей, ему нравилась его работа, он гордился своими успехами: тем, что все его уважают, здороваются на улице. Благородный Мудрослов считал его лучшим кузнецом в городе. О чем он мечтал до этого? Перевернуть мир? Переделать его по своему образу и подобию? Теперь это казалось мелким, смешным. И его жизнь среди вольных людей — опасная, кровавая — не шла ни в какое сравнение с уютным домом.
Жмур не хотел другой жизни. Он был благодарен за эту перемену в себе, он глубоко уважал благородного Мудрослова, который помог ему в самом начале. Он глубоко уважал Закон, он считал преступление закона самым бессмысленным и предосудительным поступком.
И все же… он помнил, как померкли краски. Он помнил, как что-то оторвалось, исчезло. Что-то очень важное. Он помнил, как на него смотрели его знакомые: для них он стал «ущербным», они чурались его, они брезговали жать ему руку. Он и жену привез из деревни, потому что ни один отец здесь не отдал бы за него свою дочь. Он пробовал говорить с бывшими друзьями, но они избегали разговоров, или прятали глаза. Он пытался им объяснить, как все изменилось, как надо жить правильно, как это важно — семья, закон, уважение. Только Жидята не брезговал им, но и не слушал. Жидята — хитрый, изворотливый, жадный до дрожи — он один остался с ним из прошлой жизни.
Прошло время, и его друзьями стали такие же как он ремесленники. Ущербные. Они понимали друг друга, они уважали друг друга. Но, что удивительно, им самим было скучно друг с другом. Впрочем, горожане вскоре забыли о том, что Жмур ущербный. Если он выходил на улицу, то уже не встречал презрительных и сочувствующих взглядов. Он превратился в отца семейства, он хорошо зарабатывал, он стал лучшим в городе кузнецом.
Жмур помнил, как померкли краски. Он догадывался, что с ним не все в порядке. Он не понимал, он мог только догадываться. Иногда ему очень хотелось вспомнить, что он чувствовал раньше. На секунду ощутить огонь внутри, на секунду сквозь раскаленный металл увидеть весь мир. Он и до тюрьмы неплохо владел ремеслом, только ему этого было мало, ему было скучно. Он тогда, наверное, не знал, чего хочет. Он помнил, что любил смотреть на звезды, но не мог вспомнить, зачем.
Жмур чувствовал себя счастливым. Но больше всего на свете он боялся, что его сын станет таким же, как он. Ущербным. Он пытался совместить несовместимое. Он хотел, чтобы мальчик стал примерным семьянином, хорошим кузнецом, но чтобы при этом огонек у него внутри продолжал гореть. Потому что стоит этому огоньку подняться чуть выше положенного, и его расценят как пожар. И погасят. Он изо всех сил дул на этот огонек, но, похоже, только раздувал его сильней.
— У твоего сына нет другого выхода, — сделал вывод Жидята, — если бы не булат, они бы нашли его рано или поздно, отобрали медальон, высекли и вышвырнули вон. Как ты мог! Ну как ты мог держать у себя отливки! Почему не переплавил?
Он встал и прошелся по лавке.
— Как ты мог, Жмур? Зачем они тебе понадобились? От жадности, что ли?
Жмур пожал плечами. Он не мог этого объяснить. Он хотел переплавить отливки, но у него не поднялась рука. Разве не об этом он мечтал? Когда Мудрослов сказал, что хочет пожать руку этому мастеру, он на секунду увидел, как тот жмет руку его мальчику, его волчонку. Его сын — его кровь, его продолжение. На самом дне души шевелилось злорадство вольного человека — не удалось! Не удалость погасить до конца, не удалось отобрать — вот он, его сын, и огонек горит. Не он сам, так его сын видит краски, видит мир сквозь раскаленный металл! Он бы никогда не выдал мальчика, если бы мог не выполнить приказа благородного Мудрослова, но раз уж ему суждено было предать сына, он сделал это с гордостью.
Почему он не переплавил отливки? Он часами смотрел на них, они стали для него ниточкой, которая связывала его с безвозвратно потерянной способностью видеть. Воплощение самых дерзких его мечтаний — доказать благородным свое превосходство.
— Ему надо уходить к вольным людям. Больше ничего ему не остается, — сказал Жидята.
Жмур склонил голову. Все рухнуло за несколько дней. Медальон, отливки… Он уже выбрал сыну невесту, и сговорился с ее отцом. Он думал о внуках. К вольным людям? Навсегда? Оттуда есть лишь один способ вернуться к нормальной жизни — через тюрьму. Впрочем, разницы никакой. У мальчика и сейчас есть только один способ вернуться — через тюрьму.
— Я… я своими руками… — Жмур сжал виски пальцами, — я своими руками… Но я доказал им, я доказал, понимаешь? — он посмотрел Жидяте в глаза.
— Понимаю, — невесело усмехнулся Жидята, — у тебя есть с ним связь?
— Позавчера дочка Смеяна видела его. Но вчера его там уже не было. Ему вообще некуда идти. Я думаю, он вернется на то самое место, ему надо что-то есть. У него, конечно, есть немного денег, но куда он может с ними сунуться?
— Если вернется, пришли его ко мне. Я отведу его, куда надо. Другой возможности просто нет, Жмур, ты меня понимаешь?
— Понимаю.
Избор. Медальон
Они сидели на солнечной поляне в глубине леса, и мальчишка уминал холодного цыпленка за обе щеки. Избор не мог не содрогаться от отвращения, глядя на его грязные руки и чавкающий, перепачканный жиром рот. Есть ему не хотелось и без этого неаппетитного зрелища, теперь же он без труда представил, что и ему пришлось бы есть руками.
