Александра Верёвкина - Осколки вечности
Кажется, живых мест на моем теле уже не осталось. В пучину лютой агонии угодило абсолютно все, вплоть до кончиков волос и ногтей. Злость на самою себя за беспомощность и податливость отошла на задний план. Я уже не могла передвигаться самостоятельно, только бессвязно кричала и плакала, глядя на свои пальцы, погибающие под подошвами темно-коричневых ботинок.
Ужасающая 'забава' наскучила Джокеру очень нескоро. К тому моменту я уже не соображала, где нахожусь, почему и зачем. Пространство и время потеряли всякий смысл. Восприятие притупилось, и действительность поставлялась в меня порционными урывками. Генерал за шиворот поднял меня, брезгливо отряхнул, точно залежалый ковер, благостно позволил сплюнуть скопившуюся во рту кровь и молчаливо поволок к двустворчатым дверям. Ступни мне, к сожалению, не повиновались, поэтому весь проделанный путь я вынуждена была мученически морщиться от того, как безвольные лодыжки то и дело ударяются о стены, косяки, столы, стулья и прочую рухлядь. Мимо мелькали скупые оконца с замазанными краской стеклами. Свет через них почти не проступал, что навеяло на меня безрадостные воспоминания о той жуткой ночи на заброшенном заводе в компании Лео. Все познается в сравнении. Тогда я готова была поклясться, что худшего развития событий не существует в природе, что Лео — бездушная тварь, которой не найдется места даже в преисподней. А жизнь меж тем всё разложила по полочкам. Точнее, беспорядочно разбросала.
Конечным пунктом нашего затянувшего путешествия значилась какая-то дурно пахнущая комнатушка вроде чулана. Хлипкая створка, загораживающая проход, испуганно всхлипнула под тяжестью ботинка Мердока и со скрипом убралась в сторону. Я, доселе возлежавшая на мускулистом плече садиста, кулем покатилась на пол, где была встречена парой мрачных алых глазков, тускнеющих на волосатой крысиной мордочке. Грызун тоненько пискнул при виде неожиданной гостьи, приподнялся на задних лапах и шумно дал деру прямо через мою голову, от чего крохотные лапки с ощутимо острыми коготками оцарапали и без того изувеченное лицо. 'Что дальше?' — без всякого интереса вопросила я у забившегося в дальний угол сознания, которому отчаянно опротивели нескончаемые бедствия, сыплющиеся будто из рога изобилия. 'Он оставит меня умирать? В одиночестве?'. Перспектива, конечно, не радужная, но всяко приятнее недавно предложенного шанса скончаться в муках от беспросветной боли.
Однако уже следующее открытие беспринципно заставило взять свои размышления обратно. Преданно вжимаясь щекой в грязный бетон, я не рисковала шевелиться до тех пор, пока сзади не послышалось сдавленное мычание, вызванное вкрадчивым шепотом беспощадного мужчины.
— Любуйся, Кира, остатками своей семьи. Позже я отниму и эту исключительную возможность. Ты ведь любишь их, верно? Тогда ответь, чья смерть принесет тебе больше страданий? Ее? Или, быть может, его?
Протяжный звук 'му-у' перерос в нечто более масштабное, наполнившись рыданиями, криками и спертыми взываниями к отсутствующей человечности. Я онемела, когда поняла, чей голос скрывается за кляпом, и раздумывала оборачиваться. Увидеть маму, связанную, избитую и смертельно перепуганную, сейчас равносильно погружению на океанское дно. Но все же я обернулась, скорее по глупости, нежели из желания вогнать последний ржавый гвоздь в крышку своего гроба.
Ошибки произойти не могло. Посреди душной комнатенки без окон, освещенной всё той же эргономичной керосиновой лампой, что покачивалась в вытянутой руке ошалевшего клоуна, стоял грубо сколоченный стул. Его ножки, подлокотники и спинку опоясывали толстые веревки, до крови расчесывающие нежную кожу своей пленницы. Первым делом я признала туфли с обломанными каблуками. Ее любимые, на ярко-красной подметке.
Мама сидела ко мне в профиль. Обездвиженная, растрепанная, с кровоточащей раной на виске и засохшими бурыми потеками на заплаканных щеках. Рот облеплен кривым полосами серебристого скотча. Опухшие глаза с потеками туши в ужасе таращатся на благостно оскалившуюся физиономию Волмонда. Красивые ногти миндалевидной формы изничтожают внутреннюю сторону ладоней, раз за разом впиваясь все глубже в плоть. Она всегда сжимает кулаки, когда нервничает.
— Мама, — мгновенно потеряла я рассудок, дабы, позабыв о боли и страхах, броситься с утешающими объятиями на несчастную женщину. — Мамочка, любимая моя, ты не бойся! Ничего не бойся, дорогая моя! — успел прострекотать мой проворный язык до того, как наслаждающийся всем происходящим немец оттянул меня за волосы от связанных коленей матери и швырнул в ближайшую стену. Я, наученная горьким опытом, выставила вперед руки, чтобы уберечь многострадальную голову от сотенных повреждений, и с остановкой сердца заслышала звучание щедро раздаваемых пощечин.
'Господи, пожалуйста, помоги!' — в отчаянии рухнула я на колени и, раскачиваясь справа налево, принялась монотонно бубнить под нос вызубренные еще в начальной школе псалмы. К такому я была не готова. Рисковать собой ради Джея? Сколько угодно! Но ставить на карту жизнь мамы…
Ровно триста секунд ушло у меня то, чтобы собрать воедино накренившуюся психику, заткнуть трубный плач и с криком кинуться на Джокера, упоенно отбивающего кулаки о лицо Кирстен Уоррен.
— Не трогайте ее! — с трудом вытянула я из груди простенький набор слогов, припадая к ногам инквизитора и цепляясь обеими руками за его колени. — Отпустите ее! Умоляю!
Вдохновенный панорамой моего унижения Мердок на миг застыл на месте с занесенным для очередного удара кулаком.
— Ты права, дорогая, — в приступе беззубого альтруизма погладил он меня по всклоченным волосам. — Растрачивать время и силы впустую — не наш метод. Проведаем-ка лучше…хм, напомни, как его зовут? Ах, да! Джей. Вот к нему и отправимся. Кстати, — восхищенно причмокнул губами негодяй, крепкой рукой подтягивая меня к себе, — отсалютуй привет папочке. Вон он, в углу пристроился. И пообещай быть хорошей девочкой, ему приятно будет узнать, что угрозы для жизни больше нет.
Я уже ничему не удивлялась, ведь полуживой индивидуум вряд ли способен добавить ко всем прочим чувствам еще хоть одну новинку. Страх, помутивший разум. Паника, затмившая светлые проблески. Боль от созерцания жесточайших картин. Ужас, неотделимый от мытарств притомившейся тревоги. Уныние, твердящее о том, что благополучный исход невозможен. Глухие потуги истерики, попытавшейся было завладеть мной в полной мере. И мрак вокруг, поборовший тот хилый огонек в колбе керосиновой лампы. Мы все умрем.
Взгляд прилежно метнулся в указанном направлении, неустанно пульсирующий зрачок выделил в черноте неясные очертания грузной мужской фигуры. Ноги в кандалах, от них к вбитому в стену металлическому кольцу тянулась широкая цепь. Лица мне не удалось разглядеть, однако в словах Волмонда сомнений не возникало. Это действительно папа.
