Кэтрин Фишер - Тайна подземного королевства
Путь был долгий — из кольца огромных камней, через проем в зеленой насыпи, неуклонно приближаясь к Суиндону.
— Твой друг? — тихо спросил Вязель.
— Самый лучший. — Он впился сердитым взглядом в человека на переднем сиденье. — Это вы рассказали газетчикам?
— Нет, конечно. — Спокойные глаза Вязеля твердо выдержали его взгляд. — Ты же сам знаешь, что я меньше всего хочу огласки. На раскопки явятся все кому не лень. Уже приказано усилить меры безопасности. Верно?
Роберт плотно стиснул губы. Он не хотел верить Вязелю, но все-таки верил. Вздохнув, он сказал:
— Новый забор. Повсюду охранники. Она рвет и мечет.
— Она. Кларисса, должно быть?
Роберт кое-что вспомнил.
— Она вас видела. И считает, что во всем виноваты вы.
Вязель отвернулся и стал смотреть в мокрое от дождя окно, на размытые зеленые очертания холмов.
— Я так и знал, — прошептал он. — Ее гнев против меня глубок, как лес.
В тишине Роберт произнес:
— В середине растет дерево. Перевернутое вверх тормашками.
Роза невольно дернула руль.
— Что?
Вязель и глазом не моргнул.
— А то как же.
— Откуда вы знаете? — воинственно ощетинился Роберт.
Вязель прикрыл глаза. И не ответил. Возле больницы Роза поставила машину на стоянку и выключила мотор.
— Я могу приехать за вами, если…
— Нет нужды. Мы и сами найдем дорогу домой. — Вязель привстал и улыбнулся ей. — Удачного вечера.
Выйдя, он долго смотрел вслед отъезжавшей машине.
Потом обернулся и сквозь пелену дождя посмотрел на Роберта.
— Роберт, я сделаю всё, что смогу, — тихо произнес он. — Но в этой ситуации я не знаю, много ли мне удастся сделать. Не питай слишком больших надежд.
— Нету у меня никаких надежд.
Вязель промолчал. Потом кивнул и пошел к освещенному входу.
В вестибюле дежурила сестра Мэри. Роберт понимал — она удивилась, увидев их, но сумела не подать виду.
— Роберт! Сегодня вечером мы никого не ждали. Твоя мама позвонила…
— Я сказал ей, что приду вместо нее. — Он говорил быстро, потому что это была ложь. — Съемки затянулись дольше, чем планировалось.
Сестра Мэри сказала:
— До чего же интересная у нее жизнь! — Но смотрела она при этом на Вязеля.
— Можно войти? — спросил Роберт.
— О да. Сегодня твоей сестре вымыли голову. До чего же прелестные у нее волосы!
В лифте Роберт сказал:
— Она не в меру сентиментальна.
— В ней велико сострадание. — Вязель сложил руки на груди, как будто нервничал. — Я его почувствовал. А еще она немного сомневается во мне.
— Она вас раньше не видела. — Роберту тоже было не по себе, на него опять нахлынул страх, который он обычно испытывал в этом лифте. Ему всегда казалось, будто здесь живет какая-то тень, она поджидает его, хочет в него влиться, потому что тогда он тоже останется тут. Он боялся войти в палату. Боялся увидеть ее.
В палате было темно, горела всего одна лампочка. За распахнутым окном дождь уже прекратился, только падала с раскрытой створки длинная вереница капель.
Вязель подошел к постели и посмотрел на Хлою.
— Она очень похожа на тебя, — проговорил он.
Роберт пожал плечами. Волосы у Хлои были тонкие, светлые; они блестели, от них исходил легкий чистый запах шампуня, того, которым она всегда пользовалась. На ней была новая синяя пижама, которой он раньше не видел. Вязель придвинул стул и сел. Взял руку Хлои; его тонкие пальцы были такими же белыми, как у нее.
Роберт прикусил губу.
— А это обязательно?
— Это помогает. Но если ты…
— Нет. Ничего страшного.
Но все-таки если она где-то там, глубоко, находится в сознании, то она разозлилась бы. Поэтому он сказал:
— Хлоя, это Вязель. Он… Всё хорошо. Так надо.
— Высокая похвала. — Вязель опустил пальцы Хлои на простыню и провел тыльной стороной ладони по губам. — В этой комнате будет трудно. Все эти аппараты…
— Ни в коем случае! Их нельзя выключать! — Внезапно Роберт престал понимать, зачем он вообще сюда пришел. Зачем пришли они оба.
Вязель кивнул.
— Не будем. — И сказал: — Наверно, я просто не люблю больницы. — Он достал из-за пазухи небольшой мешочек.
— Что это?
— Мешок из журавлиной кожи. В нем лежат слова. Всё, что нужно поэту.
Он раскрыл стянутую веревкой горловину и высыпал на кровать несколько небольших палочек. Роберт подошел ближе.
Обструганные прутики дюйма в три длиной походили на орешник — кое-где на них еще сохранилась кора. У каждого из прутиков одна сторона была гладко срезана, а на краю высечены резкие, угловатые штрихи. Одни горизонтальные, другие наклонные.
— Что это такое?
Вязель поднял глаза.
— Буквы. Древний алфавит, называется «огам».
Комната погрузилась в полумрак. Вязель отодвинул мамино вязание, выключил лампу, и красная груда шерсти превратилась в черную.
— Открой окно, — велел он. — И стой там. Не подходи ближе, пока я не скажу.
Роберт хоть и не сразу, но послушался. Подойдя к окну, обернулся — и услышал в комнате новый звук. Он проникал сквозь размеренное попискивание мониторов, сквозь шелест деревьев за окном. Это был шепот, тихие слова.
Он прислонился к подоконнику. На лбу выступил пот. Тревога теснила грудь; он тяжело дышал, но воздуха всё равно не хватало. Словно кто-то выпил весь воздух из комнаты.
Это сделали слова. Они звучали на неведомом ему языке, и их было много. В воздухе трепетали, потрескивали, падали на кровать мелкие тени — должно быть, ночные бабочки, подумалось ему, а может быть, и нет; может быть, это буквы, тугие черточки букв, они оживают, ползают, расправляют крылья, взлетают. И настоящие ночные бабочки тоже были, они впархивали в открытое окно, бились об освещенное стеклянное окошко над дверью, разбрасывая по комнате свои искаженные тени.
Вязель склонился над Хлоей, коснулся ее лба, закрытых век, губ. Пальцы у него были тонкие, влажные, Роберт ощутил это прикосновение и содрогнулся. Но Хлоя не шевельнулась.
Вязель сказал:
— В Потусторонний мир ведет множество дорог. Открывается дверь, поет птица. Тебя кто-то зовет, берет за руку. Ты входишь, слушаешь. Кажется, прошло всего лишь несколько секунд. А в это время здесь, наверху, миновали века. — Он окинул взглядом комнату, поднял вазу с цветами и достал из-под нее вязаную салфетку. Положил салфетку на кровать, взял одну из своих палочек и вставил в узор из ниток, так что палочка осталась стоять.
Шепот, висящий в воздухе, едва уловимо изменил тональность.
— Если очутишься там, нельзя ни пить, ни есть. Иначе можешь никогда не вернуться домой. — Он поднял глаза. — Ты понимаешь?
