Сергей Раткевич - Наше дело правое
Опустила Ала руки, посмотрела вокруг — и птицы взлетели в небеса, змеи растаяли дымом, остались лежать на зеленой траве солдаты короля, изрубившие себя и товарищей.
Немым изваяньем стоял Убарет, а когда голос вернулся к нему, спросил:
— Ты их убила?
— Их убили страх и злоба, — печально ответила Ала. — Я не буду больше танцевать. Кто теперь посмотрит на меня с весельем? Со страхом будут смотреть. Вспомнят королевских солдат — и выпустят из рукавов моей халы ядовитых змей.
— Я никому не скажу, — пообещал Убарет. — Никто не узнает.
— Пусть знают, — сверкнула очами Ала. — Пусть все знают и никогда не приходят сюда с войной.
Сказала и ушла в горы.
Выглянуло солнце из-за тучи, но грустным был его лик, осенним.
Рассказ Лина из рода Белки, не записанный никем
…одним словом, влюбился. Тринадцать лет — самое время. Платье у нее богатое было, красное, как малина. И вся она — круглая, спелая, да не про мой рот. Сестру Вига Куницы только за вождя отдадут.
Все бегают, камни таскают, засеку ширят — а я как сонная муха. Подумаю про нее — и млею. Рисую себе: придет вражья рать, а я ее спасу, на руках вынесу. Зубами гадов рвать буду, ногами топтать, а ее не выроню… Так размечтался, что от самого Старого Барсука клюкой получил.
Потом — гром, трубы, крики. Пришли драконы. Я их ряды и не рассмотрел: далеко стоял. У Белок воинов мало, вот и поставили нас в самом хвосте. И пока наши решали время тянуть и переговоры устраивать, я ее первым и увидел. Вышла из дома Барсука в своем малиновом платье, волосы в узел вяжет.
А Барсуки с Воронами спорят: кого драконам отдавать? Ворон кричит: «Женщину надо выдать, тогда поверят они, что мы не обманываем. Наши женщины ушли в лес, пусть Куница идет!» А старик: «Она — залог слова Вига, что вернется он с подмогой. Нельзя ее отдавать!»
А потом она рядом оказалась. И просит: «Дай мне свой нож». Я так растерялся, что обрезался, когда нож свой охотничий ей подавал. Улыбнулась мне, воткнула нож в волосы; он весь, с рукояткой, в узел и ушел. «Потанцуем для короля-Дракона?» — спросила и пошла туда, где вожди спорили.
Пусто вокруг стало. Так и стоял я в пустоте, пока не закричали вокруг и не ринулись вперед.
Помню: лечу. Щит у меня, меч и дротики — а я не бегу, а лечу. И — веришь? — солнце бьет сверху алым, а в ушах медные звоны и песня горной лавиной ревет. Слов не понять, а поешь вместе со всеми. Помню: синие Драконы. Кожаный доспех, а рубаха синяя. И как эта синь в красное одним мазком обращается. И кажется: вот она, Ала, рукавом в танце плещет. Зовет: сюда, за мной, вперед!
Нашел я ее уже на рассвете и вынес, как мечталось, на руках. Куницы хотели забрать ее с собой, а я сказал: «Здесь хороните, жена она мне теперь. На ноже мы кровь соединили». Виг ответил: «Нет у меня больше сестер, и ты у Белок последний мужчина остался. Будешь мне братом. Приводи своих женщин, мой род примет вас».
Так и вышло, что брат Вига Куницы — Белка из Виноградной долины.
Павел Журенко
УХОДЯ, ОГЛЯНИСЬ…
Он уходит один, и не слышно шагов.
Он не смотрит назад, он не видит врагов.
Он уходит туда, где, зови не зови,
По колено травы и по пояс любви.
Найвин смотрел на верхушки деревьев. Косые утренние лучи заставляли их отбрасывать длинные тени. В это время дня в лесу рядом с городом было удивительно красиво. Но Найвин и не думал любоваться природой. Он пытался найти выход и не находил его. Он был в ответе за всех тех, кто верил ему. За своих воинов, за их семьи, за стариков и детей. За всех. Он обязан был защищать их всеми силами. Даже теперь, когда любое сопротивление казалось обреченным на провал.
Сзади послышались легкие, почти неслышные шаги. Найвин и не оборачиваясь мог узнать этого человека, ближайшего помощника и лучшего друга.
— Лэт, ты пришел мне что-то сообщить?
— Нет, разведчик еще не вернулся, если ты об этом.
— Он обещал вернуться на восходе. Если его схватили…
— Сомневаюсь, Найвин, в своем деле он лучший. Если потребуется, его не смогут обнаружить даже они. Какие бы обстоятельства ни заставили его задержаться, я уверен, он скоро будет.
Лэт едва успел закончить фразу, когда невдалеке от них раздался тихий голос:
— Приятно слышать.
Обернувшись, они увидели появившегося из-за деревьев человека. Это был парень лет двадцати пяти. Он шел настолько плавно и бесшумно, что, казалось, не касался земли. Но уже через мгновение плавность исчезла, походка обрела твердость и упругость, послышался звук шагов, шорох приминаемой травы и тихий треск попадающихся под ноги веточек. Теперь он шел не скрываясь.
— Ты действительно лучший, — произнес Найвин, оценивающе оглядывая подходящего разведчика. — Я рад, что у нас есть такой боец.
— Спасибо, командир, но, думаю, сейчас нам это не поможет.
— Значит, у тебя есть что нам сообщить? Идем в дом.
Возвращения разведчика в комнате ждали еще четверо воинов. Найвин собрал на совет самых опытных и бывалых. При появлении разведчика все четверо без слов повернулись к нему. Тот, ничуть не смутившись, уселся за стол. Сам Найвин расположился на подоконнике и коротко бросил:
— Рассказывай.
Спасти их могло только чудо, случайность. И есть ли смысл на это надеяться, зависело от того, что они сейчас услышат.
Парень чуть помолчал, видимо, собираясь с мыслями, и начал:
— Все так, как мы и ожидали. Лишь немногим хуже. На нас идет, по их меркам, небольшое войско, — он с кривой улыбкой обвел взглядом присутствующих, — в нем всего-навсего около тысячи человек.
Как я понял, западнее нас никого не осталось, все уничтожены. В некоторых местах захватчиков встречали армии, в несколько раз превосходящие числом, — он коротко вздохнул, — но и они разбиты без особых затруднений и потерь. Кстати, сильных различий в количестве противника не делается — то войско, что идет на нас, также могло бы пойти и против четырех, и против пяти тысяч. Возможно, были бы чуть большие потери, но и только, результат бы не изменился. Захваченные земли очищаются полностью. В живых не оставляют никого, поселения и города, если могут, сжигают и ровняют с землей, если не могут — просто освобождают от жителей.
Найвин слушал и чувствовал, как в нем все сильнее и сильнее растет раздражение. То, как говорил этот парень, ничего другого и не могло вызывать, разве что еще и злость. Мог бы подбирать слова и помягче, хоть сути это и не меняло. Как будто не в его родной стране «очищаются земли», как будто не его дом будут «ровнять с землей», словно не от его родных и близких будут «освобождать» город.
