Лилия Касмасова - Инферняня (СИ)
— Почему Боб тебе до сих пор не звонит? — спрашиваю сосредоточенно следящего за дорогой Томаса. Ох, больно уж он ответственный. Даже машину ведет так, как будто это минимум самолет. И самолет без второго летчика, без автопилота, и даже, пожалуй, без крыльев. А скорость всего‑то… что там на счетчике? четыреста…?! Ой, нет, четыреста двадцать миль?! Да разве такие счетчики бывают? И за окном все как‑то больно уж быстро мелькает…
— Значит, нет результатов, — между тем отвечает Томас.
— Что это за счетчик у тебя? Это мили? Откуда там такие цифры? — спрашиваю.
А он, не сводя глаз с дороги, говорит:
— Наша скорость.
— Ну да… Эта машина, это же «форд»?
— «Форд — Гранада» 75–го года, — улыбается Томас одним углом рта. — Слегка усовершенствованный.
Нам навстречу чуть не посредине дороги летит какой‑то идиот, и Томас берет чуть вправо, чтобы пропустить его. А после паузы договаривает:
— Думаю, ты догадываешься, кем.
— Грыыхоруу?
— Угу.
Ойой Грыыхоруу помешан на скорости. На машинах. На летательных аппаратах. Он инженер. И иногда начинает мне рассказывать о каких‑то деталях, моторах, о какой‑то гравитеции или гравитонции. Не помню, да и вообще из его разговоров об инженерии ничего не понимаю. Но из вежливости всегда говорю, что мне ужасно интересно. И мистер Грыыхоруу начинает выдавать все более замысловатые термины, а мне все труднее становится изображать заинтересованность. Обычно положение спасают его двойняшки, налетающие на него с дикими воплями. (На их планете дети всегда рождаются по двое, поэтому сразу после рождения каждому инопле делают что‑то типа татуировки на лбу, чтобы различать их. Татуировка для них совершенно безболезненная вещь, ведь они — желе. Я бы тоже себе сделала татуировку — где‑нибудь на коленке, например, — будь я из желе. Но при моей нынешней плотности очень уж всякие уколы болезненны.)
— Кстати, ты говорил, он на работу летает? — вспомнила я.
— Да, у него гравилет. Замаскированный под вертолет, конечно.
— А где он работает?
— На Аляске.
— На американское правительство? — спросила я. В кино всегда все супер — инженеры работают на правительство.
— Нет, — Томас усмехнулся. — На нашу корпорацию.
— Ты хорошо водишь, — сказала я, когда Томас легко увернулся от очередного идиота, буквально шедшего на таран.
— На малой скорости это нетрудно.
— Так мы едем на малой?
— Угу.
— А почему не на быстрой? — да он меня разыгрывает!
— На больших скоростях я езжу один.
О. Не хочет мною рисковать. Как мило.
— Я не боюсь скорости. У одного моего друга был «Дукати». Я часто с ним каталась.
Вообще‑то… я слегка преувеличила. Да, у меня был друг и у него был… велосипед. И мне было семь лет, а другу восемь.
— Ну хорошо. Ты пристегнута?
— Ты уже спрашивал. Около мастерской, забыл?
Он усмехнулся:
— Да.
Томас дернул какую‑то ржавую ручку, нажал на две красные кнопки и… машиной будто выстрелили из ружья. Меня впечатало в кресло. И мне показалось, что мы едем не по дороге, а слегка над ней.
— Боже, — только проговорила я.
— Ты в порядке? — Томас бросил на меня быстрый беспокойный взгляд.
— В полнейшем.
— Будем в Эл Эй через час.
— Чудесно.
Вообще‑то страшновато. Что‑то мелькает на дороге и возле. Я подозреваю, что это машины и строения. Но рассмотреть их невозможно. И представить страшно, что будет, если на такой скорости врезаться во что‑то. Хотя, представить вовсе нетрудно. Мое воображение уже вовсю рисует стопки разноцветных блинов, получившихся из нас и из деталей пейзажа. И мне уже представляется, как эти лепешки будут расфасовывать по гробам — скрутив рулетами, не иначе. Кошмар.
— Томас, знаешь, я никогда не была в этих краях. Мне бы хотелось полюбоваться окрестностями, а на скорости ничего не видно…
— Извини, — Томас снова нажал какие‑то кнопки и машина будто совсем остановилась. На самом деле, так понимаю, скорость просто стала прежней. — Я идиот. Очень напугалась? — спросил он виновато.
Но я ощетинилась:
— Вовсе нет! — за кого он меня принимает? За маленькую девочку, которая и темноты боится? — Мне нравятся… — я взглянула в окно, — кактусы.
Ого. Уже кактусы пошли.
— Да? — мне послышалась ирония в его голосе. — И чем же?
— Всем, — нет, он определенно меня в чем‑то подозревает! — Но если ты хочешь приехать в Лос — Анджелес побыстрее, включай пожалуйста эту свою скорость, я вовсе не против.
Боже. Боже. Хоть бы он отказался.
— Хорошо, — говорит он.
Я вцепилась в сиденье и, кажется, дышать перестала.
А он снова дергает за эту треклятую ржавую ручку… Я глаза прикрыла. Ничего, час я как‑нибудь продержусь.
В этот раз в кресло меня не вдавливает и машина в пулю не превращается. Наверное, просто организм уже привык к перегрузкам. Может, меня уже и в космонавты могли бы взять. Вон я какая выносливая оказалась! Скорость биллион миль в час, а мне хоть бы хны!
— Вот черт, — говорит Томас между тем.
— Что случилось? — я открыла глаза. За окном неспешно проплывали дорожные столбы.
— Средняя скорость, похоже, тоже сломалась, — сказал Томас совершенно нерасстроенным голосом.
Уф. Слава богу и всем святым. В смысле — я что, выходит, вовсе не гожусь в космонавты? Хотя, я никогда и не хотела быть космонавтом. Вот актрисой. Как Ванесса Джемисон. И чтобы в каждом фильме целоваться то с Хью Грантом, то с Колином Фертом, то с Томом Хенксом… А вдруг, все бы они в меня влюбились? Как же я бы стала выбирать?..
А почему у Томаса такой хитрый вид? Он — что, притворился, что авто не тянет? Из‑за меня? Да ну, не может быть.
— У тебя есть главный пропуск? — спрашивает он между тем.
— Какой еще пропуск?
Он взглянул на цепочку на моей шее:
— Это, по — твоему, что?
Я потеребила в пальцах серебристый кружок, висевший на ней:
— Это… — ну как же там. Всплыла фраза из короткой речи тетки в горошковом платье, которая вручала мне пакет после приема на работу. — Нажать в случае смертельной опасности.
— Да, — нетерпеливо кивнул Томас, глядя не на меня, а на дорогу. — Кнопка Хэлп. А рядом.
— Это. Да просто, — я засмеялась. — Брелок для красоты.
Томас на этот раз оторвался на целых три секунды от дороги и все них пялился на меня, как на сумасшедшую. Ну брелок, честное слово. Пластиковая ромашка с божьей коровкой на ней.
— Это пропуск, — четко проговорил он.
— Что — это? Ромашка или коровка?
