Змейские чары - Осояну Наталья
Те, кого нет
Выпила царская сестрица украденную волшебную воду, и тотчас же вырос у нее вместо ног рыбий хвост, так что пришлось челяди спешно тащить госпожу к берегу моря, в чьих глубинах она и скрылась. Говорят, время от времени выплывает и спрашивает мореплавателей, жив ли Искандар, хороши ли его дела. Если сказать правду — что он давно умер, что царство его разрушено, а на руинах прекрасного дворца буйно разрослись шиповник да ежевика, — она в ярости попытается потопить судно и всех, кто на борту. А если заверить, что Искандар, как прежде, живет и здравствует, русалка начнет умолять, чтобы ему передали, как ей стыдно за содеянное.
Дескать, пусть попросит своего придворного мудреца сделать все как было.
В глубинах морских, оказывается, очень скучно.
Средний, пыточных дел мастер носил ожерелье из коротеньких трубчатых костей — заметив взгляд Киры, он любезно объяснил, что это пальцы предыдущих девушек, каждую из которых он помнит по имени и будет помнить вечно. Она, конечно, уже видела украшения на ветвях деревьев в саду и понимала, откуда они взялись, но ожерелье пробудило в ее душе новые, доселе невиданные чувства.
Средний что-то заметил и вскинул светлую бровь на черной половине лица.
«Ты не хочешь, чтобы тебя помнили?»
«Я хочу превратиться в прах! — сказала Кира с внезапным пылом. — Вместе с вашим логовом и вами тремя. Хочу, чтобы от вас осталось пустое место, дырка, яма, ничто,
«Но так не бывает, — возразил змей. Бессильная ярость пленницы его даже не позабавила, он отнесся к ее словам серьезно. — Ничто в этом мире не исчезает бесследно. Мы, я и мои братья, да и ты сама похожи на изреченные звуки, начертанные слова — нас нельзя уничтожить. Мы случились, и даже если умрем, с этим уже ничего не поделаешь. Ты не сотрешь нас из Книги».
«Какая чушь… — Кира болезненно рассмеялась. — После смерти остается только память, да и она не вечна. Я хочу, чтобы вы…»
«Сгинули насовсем, я понял, — кивнул змей. — Твоя ошибка в том, что ты неверно думаешь о времени. Тебе кажется, что оно куда-то мчится, волоча за собой бытие, которое по пути рассыпается на фрагменты, растворяющиеся в бескрайней пустоте. Но все не так. Случившееся — а также то, что могло или не могло случиться, — существует одновременно. Всегда. И то, что между нами происходит сейчас… или произойдет… а также то, что могло бы произойти, если бы на твоем месте оказалась другая девушка… Все, все существует одновременно. С этим, как я уже сказал, ничего не поделаешь».
И он принялся крутить колесо, растягивая ее на дыбе.
Граманциаш знал дорогу через костяной сад — словно уже бывал в этом жутком месте, словно уже сопровождал другую несчастную девушку туда, где ее ждали мучители. Он шел впереди быстрым шагом — разве что не бежал — к дому, видневшемуся над безлистными кронами, над густым белым туманом. Невозможное жилище змеев изнутри казалось находящимся в саду, а снаружи парило, начертанное золотистыми штрихами во
У подножия лестницы Дьюла остановился так резко, что Кира едва не врезалась ему в спину. Чернокнижник обхватил рукой подбородок, разглядывая первые ступеньки, по-видимому, в глубокой задумчивости. Выходит, этот секрет ему тоже был известен: идти предстояло очень долго, — крыльцо змейского дома располагалось гораздо дальше, чем можно было предположить. Хозяева не упускали возможности поиздеваться над теми, кого угораздило сюда попасть. Дьюла шагнул назад, окинул взглядом пространство между краем костяного сада и парящим в вышине обиталищем, а потом негромко сказал что-то на языке, похожем на скрежет камней.
Когда земля под ногами задрожала, Кира испугалась, но быстро опомнилась — поняла, что за существо вот-вот явится на зов хозяина. И действительно, через несколько ударов сердца камни поднялись, вспучились, как тесто в раскаленной печи, а затем треснули, выпуская Оштобу.
На вид огромный балаур оказался абсолютно нестрашным — может, потому, что она уже знала, что у него игривый, незлобный нрав. И еще в облике Оштобы проступала некая несуразность: его увенчанная ветвистыми рогами голова с вытянутой прямоугольной мордой, с косматой бронзовой гривой, изнутри которой посверкивали алым глаза, выглядела слишком тяжелой для гибкого змееподобного тела, тоже бронзового, с прозеленью — тела очень длинного, с четырьмя когтистыми лапами, с постепенно сужающимся хвостом и с шипастым гребнем, который встал дыбом, едва балаур понял, что призвавший его хозяин не один. Огоньки глаз полыхнули ярче, нижняя челюсть выдвинулась вперед, демонстрируя торчащие наружу желтоватые клыки.
— Я тебя не боюсь, — тихо проговорила Кира.
Оштоба наклонил голову до самой земли и, ступая боком, принялся обходить девушку по кругу, не сводя с нее глаз. Хвост его при этом жил отдельной жизнью до такой степени, что на пятом шаге балаур об него споткнулся и… нет, вряд ли это гибкое существо могло упасть, и все-таки на два-три удара сердца оно определенно потеряло равновесие.
— Хватит, — сказал Дьюла, и единственное слово прозвучало так, словно камень упал на дно глубокого колодца.
Граманциаш взмахнул рукой, и балаур бронзовым косматым угрем скользнул к нему и ткнулся лобастой башкой в колени — как только не задел рогами? Дьюла запустил черные пальцы в гриву Оштобы, мучительно сморщился, тряхнул головой и что-то проговорил на скрежещущем языке земли и камней. Питомец ответил таким же скрежетом, но гулким, нутряным и… кажется, улыбнулся. Потом чернокнижник в один миг оседлал балаура, как жеребца с бронзовой шкурой, и устремил изумрудный взгляд на Киру.
— Садитесь позади меня, госпожа Адерка.
Это была не просьба.
Кире очень не хотелось снова к нему прикасаться. К ее удивлению, этого и не понадобилось: стоило ей устроиться на спине подогнувшего гребень Оштобы, и все тело словно опутали крепкие нити. Они не сковывали движения, не лишали свободы, зато удерживали на месте, создавая ясное ощущение надежности и безопасности. Она поняла, что упадет с балаура, только если сама этого пожелает.
Оштоба заволновался — принялся возбужденно топтаться на месте, извиваясь всем телом; он издал тихий звук — нечто среднее между рычанием и шорохом, с которым осыпаются с вершины горы мелкие камни. Много мелких камней.
— Что бы ни случилось, — сказал Дьюла, — не надо бояться.
И они взлетели…
— Не надо бояться. — Младший ненадолго прервался, чтобы пощекотать ее ухо раздвоенным языком. — Ну какой в этом смысл? Ты же знаешь: случится то, что должно случиться. Ты уже столько испытала, столько сказок выслушала… у страха не должно быть власти над тобой.
Он взял ее за подбородок, большим пальцем коснулся нижней губы и оттянул вниз, обнажив зубы. Заставил повернуть голову, и она почувствовала кожей его дыхание, пахнущее сорванными и увядающими цветами.
— Посмотри на меня. Открой глаза.
Она повиновалась.
Младший был хорош собой и больше, чем братья, походил на человека. Его третий глаз открывался лишь изредка, а плоть на пике страсти делалась прозрачной, как стекло, демонстрируя бледно-синие кости, фиолетовый пламень сердца в грудной клетке и копошащихся вокруг черных змей. Скелет был неправильный — Кире это нашептали голоса, те самые голоса, которые она слышала, пока ее пожирал Старший. Слишком много ребер, сдвоенная clavicula, удлиненный processus xiphoideus… Но в остальное время мало что в его внешности выдавало змейскую природу. Даже и сейчас легко можно было вообразить, что черные от кончиков пальцев до запястья руки всего лишь перчатки, которые он почему-то не снял, оставшись полностью обнаженным.
