Юлия Остапенко - Тебе держать ответ
— Эмма, когда мы успели так постареть?
Она передёрнула острыми, костлявыми плечами — они и в юности были такими. Она никогда не была красавицей, и потому перенесла пору увядания много легче, чем другие женщины. В некотором смысле за все эти годы она не изменилась вовсе. Может быть, поэтому лорду Грегору, глядя на неё, так трудно было поверить в возможность конца.
— Всегда-то ты всё замечаешь последним, Грегор, — фыркнула леди Эмма и приложилась к кубку. Потом спросила: — Ты ведь и правда любил этого мальчика, да?
Она всегда смотрела в корень, всегда умела спросить, и никогда он не мог злиться на неё за это. Любил ли он этого мальчика?.. Наверное. Иначе не отдал бы ему Магдалену. Прочие — те, кто знали его хуже, чем Эмма — могли строить какие угодно домыслы, но на самом деле он отдал за него Магду, а не Лизабет, именно потому, что любил Магду больше.
— Ты всегда был сентиментальным дурнем, — проворчала Эмма. — А с годами стал ещё глупей. Без меня бы ты совсем раскис и, чего доброго, ещё в том году сделал его своим наследником.
— Не говори ерунды, — не выдержал он наконец — порой она уж совсем забывалась.
Кто угодно, кроме Эммы, прикусил бы язык от его окрика. Но не она. Они оба помнили, как полвека назад она отчитывала его за то, что он перевернул чашу с вином и испортил ей платье.
— А что, скажешь, нет? Ты принял его в клан, отдал ему свою дочь. Ты пьянствовал с ним ночи напролёт и потворствовал глупым сплетням, которые ходили о вас в городе. Ты прощал ему такое, за что любому другому снял бы голову. Неужто ты впрямь думал, что он никак не воспользуется этим? Побойся богов, Грегор! Он ведь внук своего деда. Ты всегда это знал.
— Он прежде всего сын своего отца.
— А, этого… как же его там звали-то… ох, Тафи, совсем память у меня отняла… Роберт?
— Ричард.
— А, верно — лорд Ричард из клана Эвентри. Первый и последний Эвентри, которого ты сумел-таки загнать себе под сапог. Я говорила тебе, что они все бешеные, нельзя было с ними связываться. Ричард, да, конечно… с чего это я назвала его Робертом?.. А! Роберта! Её ведь Робертой звали, верно?
Он молча кивнул. Леди Эмма удовлетворённо вздохнула и откинулась на спинку кресла.
— Видишь, кой-что ещё помню… Роберта Эвентри. В девичестве… ох… Карлайл! Карлайл в девичестве? — Не получив ответа, она засмеялась так довольно, словно получила неопровержимое подтверждение своих слов. — Роберта из клана Карлайл, в замужестве — леди Эвентри, супруга лорда Уильяма! Видишь, Грегор, я всё помню.
— Я тоже, — сказал он. «Ах, дорогая, любимая тётушка, ты никогда не была так глупа, как старалась казаться. Зачем же ты теперь делаешь это со мной? Чего добиваешься?..»
Дело ведь не в Роберте Эвентри. В ней тоже, но… не только в ней. О да, юный, сильный, богатый Грегор Фосиган был до глубины души оскорблён, когда эта своенравная девчонка из второстепенного клана отдала предпочтение не ему, а уже тогда безумно старому (сорок лет казались двадцатилетнему Грегору порогом могилы), уродливому и злобному лорду Уильяму. Он бы отчасти утешился, если бы Роберту отдали за него против её воли, но это было не так. Она его любила. Она родила ему троих сыновей в первые же три года, и, Грегор знал это, именно она подогревала в своём муже неприязнь к Фосиганам. Уильям Эвентри был хотя и свиреп, но благороден до безрассудства, и с радостью пошёл бы на мировую с проигравшим соперником из одного только желания скрасить ему горечь поражения. Но Роберта не позволила этого. Она ненавидела Грегора Фосигана, ненавидела так же сильно, как он её любил. Он так и не понял, что именно в нём вызывало в ней столь сильную неприязнь. Но её слова, сказанные ему в день его сватовства, и теперь, почти полвека спустя, всё так же звучали в его голове. Он столько обещал ей… так умолял… он сказал, что станет конунгом и сложит к её ногам весь мир. А она выслушала и сказала: «Если отец отдаст меня за вас, я убью себя».
Он так ей этого и не простил.
Но всё же нет, не только в Роберте Эвентри было дело. Дело было также и в её муже Уильяме, противившемся вступлению Фосиганов в Сотелсхейм. Дело было в их детях — красивых, сильных, умных сыновьях, рождавшихся у этих двоих, которых Грегор Фосиган ненавидел с равной силой — тогда как у него самого в то время вовсе не было детей из-за бесплодия первой жены, а от второй родилась только Лизабет. Квентин появился на свет уже после смерти лорда Уильяма, и тот отошёл в могилу с лютой, хотя и глубоко похороненной ненавистью лорда Фосигана, на которую отвечал ненавистью столь же сильной, но куда более благородной. Ох эти Эвентри! Всё-то у них получалось делать благородно — даже ненавидеть. Грегор Фосиган так не умел. Он завидовал, он был оскорблен отвергнутым чувством и отвергнутой дружбой и ненавидел именно за это. Самая сильная неприязнь рождается из отвергнутой привязанности.
Поэтому двенадцать лет назад он выбрал именно Эвентри для того, чтобы стравить Одвеллов с бондами. То, что Ричард, единственный сын Уильяма и Роберты, уцелевший после эпидемии чёрной оспы, успел присягнуть клану Фосиган, не имело значения — эта присяга утешила оскорблённую гордость Грегора лишь отчасти. Он хотел уничтожить Эвентри. Они вообще не имели права родиться — никто из них. Роберта должна была достаться ему, и это были бы его сыновья… и его внуки.
Когда четыре года назад к нему пришёл юноша, называвший себя Никто из города Эфрин, Грегор Фосиган первым делом отрядил своих осведомителей на тщательнейшее расследование его происхождения и личности. Слишком складным выглядело совпадение. Выяснить удалось немного. К заговору Макатри он не имел никакого отношения и, похоже, действительно узнал о нём случайно — двое конюшенных мальчишек, посвящённых в сговор с целью убийства конунга на охоте, слишком громко трепали языками в придорожной таверне. Вместо того чтобы шантажировать их, Эд Эфрин направился прямиком к Фосигану. Прежде чем оказаться в том трактире — и так удачно оказаться, Молог его дери! — он путешествовал, а вернее, бродяжничал где-то за Косматым морем. Побывал в разных странах, включая Фарию, в которой задержался дольше всего. Он почти пять лет прослужил у одного фарийского лекаря, читавшего лекции в крупнейшем университете Ильбиана. Служба у образованного, если не сказать выдающегося человека могла объяснить выговор и манеры Эда Эфрина, который называл себя безродным, но вовсе не выглядел таковым. Откуда и когда он прибыл в Фарию, оставалось неизвестным довольно долго; наконец (Эд уже почти год пробыл в Сотелсхейме, когда до конунга дошла эта весть) выяснилось, что много лет назад он пятнадцатилетним мальчишкой отплыл из Кейна на торговом судне, шедшем в Фарию, и, нанимаясь, сказал, что видел своими глазами «Светлоликую Гилас». Конунг помнил этот давний амбициозный проект Эли Бьярда, провалившийся шумно и довольно зловеще, когда уже полностью готовый к отплытию корабль сгорел дотла прямо в порту. Расследование, проведённое в Эфрине, доказало, что мальчик действительно прослужил неделю на этом корабле. Однако дальше его следы терялись бесследно. Всем ищейкам Грегора Фосигана не удалось узнать, как и когда он попал в Эфрин, откуда пришёл и каково его настоящее имя.
