Юлий Буркин - Исковерканный мир
– Она зовет вас, - сообщил Ладжози. - Это знамение. Я чувствую, все должно кончиться хорошо. Хотя вряд ли мои предчувствия и успокоят вас.
Первым решился Уолтер.
– Прощайте, - сказал он, пожал руку Фабио и, словно в омут, шагнул в картину. Его тело медленно, словно в зыбучий песок, погрузилось в переливающуюся субстанцию. Остальные переглянулись.
– Теперь я, - явно храбрясь, заявила Элизабет и, осыпав лицо Фабио быстрыми поцелуями, вошла в картину следом. Дмитрий, опустив голову, спросил:
– Мы все сделали правильно?
– И я уверен, вам многое еще предстоит, - кивнул ему Фабио нарочито бодро.
– Ладно, - вздохнул Дмитрий. - Не забудьте запечатлеть герцога… - И он последовал за остальными.
Вывалившись из картины в мансарду, Дмитрий увидел, что Уолтер и Элизабет уже пленены служителями Ордена. Его друзья ждали своей участи, лежа со связанными руками и ногами. Чья-то тяжелая ладонь опустилась на плечо Дмитрия, но не успел он и обернуться, как был скручен и тоже повален на пол.
Заткнув рты кляпами, их бросили на дно повозки и куда-то повезли по тряской дороге. Самым мучительным для Дмитрия было даже не то, что происходило с ним, а стоны - Уолтера и особенно Элизабет. Фабио ошибся, окончательно уверился Дмитрий. Их всех ожидает смерть, а дьявольский обряд будет совершен.
Их выволокли из повозки, развязали ноги и тычками заставили спуститься по лестнице. Дмитрий узнал ее. Это была лестница в кабинет Перуцци под антикварной лавкой в Бухаресте. В комнате теперь не было письменного стола, вместо него под картинами Дмитрий увидел жертвенный алтарь. Спустя некоторое время в подземелье внесли седьмую картину и поместили ее на стену рядом с шестью остальными.
Вошел Перуцци в черной мантии и лиловой феске. Он остановился возле алтаря и подал знак своим подручным. Четверо монахов сдернули с картин завесы, а затем освободили пленников от кляпов.
– Мы не смогли… Ничего не смогли сделать, - прошептал Уолтер. Элизабет озиралась вокруг заплаканными глазами.
Монахи затянули зловещее заклинание.
Перуцци обнажил нож. Служители Ордена, не прекращая петь, развязали Уолтера и повели его к алтарю. Он попытался вырваться, но силы были неравны. Его силком поставили на колени, и, держа за волосы, возложили его голову на алтарь. Перуцци приблизился. Монахи смолкли.
– Amen, - произнес Перуцци нараспев и полоснул Уолтера ножом по горлу. Тот захрипел, и кровь из раны хлынула на алтарь, стекая по желобкам в подставленную чашу.
Элизабет закричала, но ее крик заглушило возобновившееся пение монахов.
Перуцци поднял чашу с пола и, зачерпывая ладонью, обошел картины, кропя их кровью. И полотна вспыхнули. Но не тем золотистым, зовущим светом, который Дмитрий видел раньше, а пурпурным сиянием, исходившим откуда-то из глубины.
Дмитрий почувствовал, что волосы на его голове зашевелились. Картины оживали. Страшные твари, изображенные на них, гнусно оскалились и потянулись к чаше. Но что-то не позволяло им выйти наружу. Казалось, их сдерживает какая-то невидимая преграда - податливая, но в то же время упругая и прочная. И Дмитрий понял. Одной жертвы было недостаточно.
Монахи двинулись к Элизабет.
– Нет! - закричал Дмитрий. - Оставьте ее! Возьмите меня!
Но никто не обращал на него внимания, обряд вершился по своему сценарию, на который не могло повлиять ничто.
Сперва Элизабет кричала и брыкалась, но внезапно затихла, обмякнув. Бесчувственную, ее поднесли к картинам и положили голову на залитый кровью алтарь.
– Amen! - вновь произнес Перуцци…
И вновь чаша наполнилась пенящейся кровью. И вновь Перуцци окропил ею холсты…
Дмитрий увидел, что изображения на картинах изменились, они обрели глубину и перспективу. Уродливые фигуры теперь уже тысячами толпились в них, словно пытаясь прорваться наружу, алчно косясь друг на друга завистливыми глазами, раздирая друг друга на части, набивая зловонные рты кусками плоти и тут же, в лужах крови, совокупляясь друг с другом…
Но нет, они еще не могли вырваться наружу, даже навалившись на невидимую преграду всей массой своих гниющих тел.
И тогда наступила очередь Дмитрия. Он не сопротивлялся. Отчаяние охватило его. Он и не согласился бы жить в таком мире, каким тот должен был скоро стать. Ему хотелось умереть. Он сам встал на колени и положил голову на алтарь.
– Amen! - услышал он голос Перуцци и повернул голову навстречу этому звуку. Время замедлилось, словно растянувшись. Лезвие ножа неотвратимо приближалось… Дмитрий зажмурился.
И тут… Открыв глаза, он увидел, что перед ним стоит человек.
– Не понял, - пробормотал он и пришел в себя окончательно, разглядев, что его непрошеный гость держит в руке огромный тесак. Румын! И припомнил Дмитрий предостережение Николая Андреевича: «Вы с этими румынами-то поосторожнее. Лихой народец…»
Выкрикнув, словно заклинание, какие-то слова, человек сделал шаг вперед и замахнулся. Но как раз в этот миг тошнота, которую Дмитрий уже давно испытывал, стала нестерпимой. Содержимое его желудка выплеснулось на пол купе и на штаны румына.
От неожиданности и брезгливости тот, вместо того чтобы нанести удар, отшатнулся назад и, стукнувшись ногами о полку, грузно сел. Попытался встать, но Дмитрий, схватив первое, что ему попалось под руку - бутыль из-под шампанского, - бросил ее прямо в лицо нападающему.
На миг румын потерял контроль над ситуацией: выставив руки, чтобы защититься, он вновь осел на полку и выронил нож прямо к ногам Дмитрия. Тот, наклонившись, поднял его. Румын, придя в себя, с ревом бросился вперед… И напоролся на неумело, двумя руками выставленный тесак.
Поднявшись, Дмитрий с удесятеренной от шока силой завалил румына на столик, а затем выпихнул бьющееся тело в открытое окно. Бутыль отправилась следом за румыном. Свесившись из окна, он еще раз опорожнил свой желудок, а затем без сил рухнул на постель.
Утром Дмитрий то ли проснулся, то ли вышел из обморока от легкого стука в дверь его купе. Из-за двери был слышен голос Элизабет:
– Мистер Полянов!.. Мы подъезжаем!
Держась за раскалывающуюся голову, Дмитрий сделал попытку ответить, но из его рта вырвался только хриплый стон. Сев, он непонимающим взглядом окинул свое роскошное купе «люкс»… И все вспомнил. В ужасе наклонился, ища на полу лужу крови, но увидел на нем лишь следы рвоты.
– Одну минуту, мисс Влада, я только переоденусь! - крикнул Дмитрий и, сдернув с себя шелковую сорочку, принялся лихорадочно вытирать ею пол. «Именно «переоденусь», а не «оденусь»! Какая гнусность! - думал он. - Мало того, что завалился в одежде, еще и напачкал… Дворянин… Благо, без соседей еду, со стыда сейчас сгорел бы…»
