Колыбельная для вампиров - 2 - Борисова Светлана Александровна

Ситуация изменилась, когда Томас взялся за прежние штучки и начал стравливать между собой тех, кого ненавидел. Ну а поскольку навыки, отточенные на банде Пабло, никуда не делись, его усилия увенчались успехом. Спустя семестр часть преподавателей и учеников чуть не поубивали друг друга.

Как только пришло сообщение о его очередных проделках, Палевский понял, что нужно что-то делать, пока мальчишка не развалил с таким трудом организованную школу (со временем именно она переросла в Академию — гордость вампирского общества). К тому же у народа иссякло терпение. Коллектив преподавателей поставил ему ультиматум: либо они, либо это «исчадие ада». Именно так ему и отписали в телеграмме. Было не сложно догадаться, кто именно приложил руку к её составлению, несмотря на многочисленные подписи. В общем, Палевский помчался спасать школу и своего протеже.

Дел было по горло и вампирский вождь, чтобы не терять драгоценного времени, взял билет в обычное купе. Отдельный вагон, которым он обычно путешествовал, на этот раз его подвёл, застряв где-то на перегоне.

Палевскому не повезло вдвойне. Вместо приличной публики в купе оказались ковбои. Парни удачно распродали пригнанный на продажу скот и, возвращаясь в родные пенаты, могли позволить себе такую роскошь как проезд в купе по недавно проложенной в их захолустье «железке».

Несмотря на позднюю осень, в Аризоне стояла страшная жара. Раскалённая каменистая пустыня, если чем и отличалась от раскалённой сковородки, то только размерами. Все окна в вагоне были распахнуты настежь, но это не помогало. Поезд еле полз, движения воздуха почти не ощущалось. Застоявшуюся вонючую духоту в купе можно было нарезать пластами, что тоже не улучшало самочувствия Палевского.

Загорелые до черноты крепкие парни с презрительным удивлением косились на хорошо одетого молодого человека, который волею судьбы оказался в их компании. Спустя некоторое время они перестали обращать на него внимание. Желая отметить свою удачу, ковбои разложили снедь и водрузили на стол бутыль ячменной самогонки.

Несмотря на скрытое презрение к смазливому как девчонка длинноволосому господинчику, они не стали чиниться и позвали его к себе, но Палевский отказался и вскоре пожалел об этом.

Ковбои обиделись и, подвыпив, начали задевать его. Правда, не напрямую. Несмотря на всю изысканность в одежде и манерах, было нечто такое в их попутчике, что не давало им переступить границу и перейти к прямым оскорблениям. Может быть, так действовал его холодный взгляд и спокойное лицо, а может, расслабленная поза, говорящая об уверенности и силе.

И всё же Палевскому основательно досталось от грубоватого юмора аризонских пастухов. В конце концов это привело к тому, что от паровозного чада, вони немытых тел, громкого хохота и раздражающих комментариев, отпускаемых на его счёт, у него началась сильнейшая мигрень. Правда, когда он вышел на своей станции и пересел в ожидающий его экипаж, он чувствовал себя значительно лучше, — куда лучше, чем его бесцеремонные попутчики. С выпученными глазами ковбои продолжали сидеть в купе. Паралич отпустил их лишь поздно вечером, в участке у шерифа, куда их перенесли на носилках. Но пионеры Запада ещё легко отделались. Палевский всё же пожалел грубоватых, но храбрых парней, зная, какие они трудяги и со сколькими трудностями им приходится сталкиваться на территориях американской глубинки. Потому за своё хамство они заплатили лишь толикой крови и лёгким испугом.

Добравшись до школы, тогда расположенной неподалёку от знаменитого Большого Каньона, Палевский не стал терять времени и сразу же направился в кабинет директора. Но слухи разлетаются быстро, особенно в среде телепатов. На подступах к директорскому кабинету его уже поджидала целая толпа жалобщиков, как взрослых, так и учеников. На большинстве возмущённых физиономий красовались следы, оставленные Томасом, который забросил макиавеллевскую политику и всё чаще склонялся к политике грубой силы.

Завидев Палевского, собравшиеся сразу же примолкли и расступились, давая ему дорогу. Чтобы оценить ущерб, нанесённый чести и достоинству местных обитателей, он прикинул общее количество пострадавших. Цифра вышла внушительной. «Силён паршивец! Кажется, я приехал вовремя, а то скоро вся школа будет отсвечивать фингалами», — насмешливо подумал он.

Дверь в директорский кабинет была гостеприимно распахнута, и он шагнул через порог. Приветствуя его, директор поднялся из кресла и поклонился, а Томас насупился и что-то буркнул. Лишь четвёрка фурий, восседающих за отдельным столом, не обратила внимания на появление идейного вождя. Зловредные вампирки продолжали пить чай и разговаривать между собой. Чтобы привлечь их внимание, Палевский преувеличенно вежливо и многословно поздоровался с каждой из них, а затем плюхнулся в кресло и заявил, что хотел бы побеседовать со своим протеже наедине.

К его удивлению, интеллигентный старичок проявил недюжинную силу духа и, невзирая на громкие протесты, с решительным видом вытолкал вампирок за дверь, что само по себе было уже немалым подвигом. Перед тем как ретироваться самому, директор подмигнул Палевскому, а затем сочувственно улыбнулся ученику. Правда, тот не оценил его участия и состроил презрительную мину.

Когда они остались с Томасом наедине, Палевский тяжело вздохнул. И в самом деле, ему предстояла нелёгкая задача. Чтобы снять вопрос об исключении его протеже из школы, ему нужно было преодолеть сопротивление сплочённой четвёрки интриганок, а те в свою очередь были готовы на всё, чтобы избавиться от ненавистного ученика и насолить его попечителю. Перед тем как директор вытолкал их чуть ли не взашей, они пригрозили, что обратятся к недавно образованному Совету старейшин, и это было очень плохо. Палевский небезосновательно полагал, что оппозиция, получив повод для вмешательства, сразу же вцепится в него и обвинит во всех смертных грехах. Да и мальчишка не собирался облегчать ему подвижническую миссию по его же спасению. Томас находился в том переходном возрасте, когда эгоцентризм заглушает любые доводы рассудка.

Поскольку нужно было с чего-то начинать, Палевский оценивающе глянул на молчащего подростка. Поймав его насмешливый взгляд, он понял, что на этот раз ему придётся запастись просто морем терпения, чтобы добиться нужного результата.

Раздумывая с какой стороны зайти, он рассеяно перебирал вещи, лежащие на директорском столе, но при этом старался не делать резких движений. Он знал, что Томас хоть и не показывает виду, но плохо переносит общество взрослых мужчин, что было не удивительно при его прошлом, переполненном жестокостью и насилием. Правда, лично Палевского его фобия не касалась. Как правило, стоило ему появиться в школе, и мальчишка неотвязной тенью бродил за ним, терпеливо ожидая, когда он соизволит обратить на него внимание. И не только это. После нескольких ночёвок в школе он заметил, что кто-то досконально вызнал его привычки и заботится о его удобствах. Естественно, Палевскому не составило особого труда выяснить, кто эта добрая фея.

Томас хоть и держался вызывающе, но при этом нервничал. Он чувствовал, что на этот раз с ним не будут миндальничать. Не зная, чего ожидать, он встал так, чтобы его и Палевского разделяла массивная тумбочка, и теперь из-за разлапистой тёмно-зелёной бегонии, густо усеянной кроваво-красными цветами, были видны только его голова и плечи.

Оборонительная позиция, занятая Томасом, рассмешила Палевского. «Mon ami, видел бы ты себя со стороны!.. Как там у северного поэта? Я памятник воздвиг себе нерукотворный», — не удержался он от комментария, и это несколько разрядило обстановку.

Самолюбивый подросток глянул на него, затем на куст бегонии и вспыхнул от негодования. Когда он выскользнул из укрытия и шагнул к нему, Палевский принял это за начало конструктивного диалога. Продумывая дальнейшую линию поведения, он замешкался, и мальчишка успел перехватить инициативу.

Томас был неузнаваем. Это не был мальчик с ужимками девочки. С робкой надеждой в светлом взоре к нему приближался настоящий ангел — изящный и хрупкий, в окружении ореола белокурых волос. Паршивец учёл даже это в своём представлении и, сменив траекторию движения, приближался к нему со стороны окна. Ошарашенный его неожиданной метаморфозой, Палевский с трудом удержался от желания протереть глаза, а лучше как следует ущипнуть себя за руку. «Стой, где стоишь!» — спохватившись, приказал он. Расчётливая улыбка, скользнувшая по губам подростка, окончательно вывела его из замешательства. Он понял, что Томас пошёл ва-банк и решил проверить, насколько чисты его помыслы.