Колыбельная для вампиров - 2 - Борисова Светлана Александровна
С американской раскованностью Палевский закинул ноги на директорский стол — судя по многочисленным царапинам от шпор, ему было не привыкать к подобному обращению — и с укоризненным видом покачал головой. «Молодой человек, вы понимаете, что творите?» — вопросил он тоном доброго дядюшки, застукавшего любимого племянника за некрасивым занятием.
Томас с недоумением захлопал ресницами и заявил, что никак не поймёт, почему сердится, герр Михаэль. Он всего лишь хочет подружиться поближе, если герр Михаэль так уж сильно печётся о его благополучии.
Неожиданно для себя Палевский взбеленился — из его памяти ещё не изгладились подробности злосчастной поездки в компании с ковбоями. «Ну, погоди! Сейчас я отучу тебя от подобных фокусов!» — подумал он с раздражением и, не вставая из-за стола, стремительно подался вперёд. «Мой сладкий, а ты подумал, что будет, если я приму твоё предложение?» — проговорил он вкрадчивым голосом.
У мальчишки оказалась отменная реакция. В то же мгновение он оказался за тумбочкой и, схватив несчастную бегонию, злобно окрысился. «Только посмейте подойти, и я вас убью!» — прошипел он срывающимся голосом.
«Так-то лучше, — усмехнулся Палевский и посерьёзнел. — Да, Томас! Вот уж не ожидал. Я был о тебе лучшего мнения. Интересно, что подумают твои родители, когда узнают, о твоей дурацкой эскападе?»
Донесения шпионов говорили, что подросток прижился в семье Штейнов, да и он сам, бывая у них, убедился, что Томас дорожит мнением новоприобретённых родичей. Тем не менее мальчишка не собирался сдаваться. «А вы ничего им не скажете, — заявил он с вызовом и ухмыльнулся: — Я же знаю, вы не захотите расстраивать старину Ганса».
Он был прав, но Палевский не собирался ему уступать. «На твоём месте я не был бы в этом так уверен…» — проговорил он, и тут хронический недосып и постоянное нервное напряжение сделали своё чёрное дело. Организм не выдержал постоянного издевательства и перед его глазами всё поплыло. «Матка боска!.. Не вовремя я расклеился, но как же я устал!» Палевский снял шляпу и с блаженным стоном прислонился к высокой спинке директорского кресла. Он что-то ещё сказал по-французски и, не договорив, уснул прямо на полуслове. Провалившись в небытие, он не видел, как Томас неслышно приблизился к нему и, затаив дыхание, осторожно провёл пальцем по его щеке, а затем коснулся кончика носа. Иначе он оценил бы этот небывалый жест доверия.
Когда Палевский застонал во сне и беспокойно зашевелился, мальчишка встрепенулся и прислушался к тому, что он бормочет.
Моя прекрасная леди, я обещал, значит, я буду королём. Вдобавок вокруг меня слишком много беспорядка и беззакония. Они мешают работать. Сколько ни отсиживайся в своей лаборатории, от них никуда не денешься…
Матерь божья! Сколько же вокруг крови и страданий! Сородичи просят о помощи, я должен что-то сделать! Так жить больше нельзя!.. Вдобавок это опасно. Как только неконтролируемые вампирские банды перестанут скрываться и вырвутся на поверхность, люди нас перебьют…
Господа, враги не принимают меня в расчёт? Так это же замечательно!..
Господи!.. Но почему плата за власть это те же кровь и страдания?..
Не найдя в бессвязном бреде ничего интересного для себя, Томас сел на пол и закрыл глаза.
Через полчаса Палевский проснулся и недовольно посмотрел на свои сапоги — их благородный глянец скрывал густой слой пыли, вперемежку с многочисленными табачными кляксами — следами внимания к нему ковбоев. На заспанной физиономии вампирского вождя появилось траурное выражение. «Вот скоты! Испортили самую лучшую пару обуви», — проворчал он и, сняв ноги со стола, поискал взглядом своего подопечного. Вопреки ожиданиям, мальчишка никуда не делся. Сидя на полу, он терпеливо дожидался его пробуждения. Палевский сладко зевнул и указал на стул, стоящий напротив. «Присаживайся, mon ami. Поговорим, раз уж ты здесь».
Томас не стал артачиться. С видом мученика, бредущего на эшафот, он приблизился к столу и нехотя сел. Судя по виду, его упрямство резко пошло на убыль. Палевский с жалостью глянул на понурую белокурую голову. Временами он жалел, что сам не усыновил парнишку, а сплавил его своим друзьям Штейнам. Но по большому счёту ему некогда было возиться с ним.
Зная, что уговоры не возымеют нужного действия, Палевский перешёл к радикальным мерам. «Тяжело признавать, но, кажется, я в тебе ошибся. Судя по поведению, учиться ты не хочешь. Иди к себе, собирай вещи, ты возвращаешься домой, — после соответствующей паузы он холодно добавил: — Жаль твоих родителей, особенно Ирму. Она души в тебе не чает. Недавно хвасталась мне, какой у неё красивый и умный сын. Похоже, насчёт последнего она ошибается».
Палевский поднялся на ноги и нахлобучил на голову широкополую шляпу. Он огляделся в поисках остальных своих вещей, которые обнаружились у двери на вешалке. Видя, что он намеревается уйти, Томас резко поднял голову. «Что бы ни говорили, с учёбой у меня нет проблем. По всем предметам я на первом месте». Палевский пожал плечами и направился к двери. «Это нечестно — исключать за поведение!» — выкрикнул мальчишка ему вслед. «Если ты рассчитывал, что лучшему ученику всё сойдет с рук, то ты ошибался…» Истерика Томаса застала его врасплох, но он не показал виду.
Смысл речей взбесившегося мальчишки сводился к тому, что вокруг него одни идиоты и лично ему наплевать на доброхотов, которые с ними заодно. Мол, лично он не намерен никуда уезжать, пусть попробуют его выгнать, а он посмотрит, как это у них получится.
Когда подросток выдохся, отстаивая свою независимость, Палевский смерил его долгим взглядом. «Ладно, оставайся. Не тащить же тебя силой, — согласился он, а затем, справившись с перчатками, которые заскорузли от подсохшей крови злосчастных ковбоев, спокойно добавил: — Что ж, если ты не хочешь уходить, значит, придётся уйти другим. Так и быть, я переведу школу в другое место. Надеюсь, тебе нравится эта идея. Ведь в твоих глазах все преподаватели и ученики — идиоты, не стоящие твоего драгоценного внимания».
Дождавшись, когда мальчишка вперится в него ненавидящим взглядом, он с сожалением улыбнулся. «Прощай, Томас. Думаю, мы больше не увидимся, поскольку отныне наши пути расходятся… да, кстати! Когда надоест упрямиться, родители тебя заберут. Для этого ты должен…»
Томас не дал ему договорить. «Хватит! — выкрикнул он и опустил голову. — Не сердитесь, герр Михаэль! Я всё понял и обещаю исправиться».
У Палевского отлегло от сердца. Это была победа. Не снимая перчаток, он зачерпнул воды из ведра и плеснул себе в лицо. «Хорошо. Только сам понимаешь, доверие доверием, но мне нужны доказательства», — проговорил он, разыскивая платок по карманам.
В ответ на это требование мальчишка скривился, но ровно через месяц из школы пришло длиннющее хвалебное письмо за подписью директора и… всех четырёх мегер. Судя по восторженным витиеватым фразам, Томасу удалась метаморфоза, и он сумел превратиться из исчадия ада в «очень милого мальчика, подающего большие надежды».
***
Вошедший с подносом Штейн зорко глянул на гостя и злорадно ухмыльнулся.
— Поправь, если ошибаюсь. Судя по кислой мине, ты только что вспоминал мои проделки в школе.
— Не без этого.
— И наверняка тот случай, когда я пытался взять на абордаж твои непоколебимые нравственные устои.
— Что? Ах да, и это тоже. Видишь ли, за всю мою жизнь со мной такое случалось не часто. Кстати, до сих пор не понимаю, как ты на это решился.
— Уж очень хотелось тебя уесть, вот и не придумал ничего лучшего. Кстати, видел бы ты себя тогда! — Штейн хохотнул при виде гримасы на лице Палевского. — Брось! На все сто я был уверен, что ты не купишься на мои девчоночьи ужимки. Так отчего бы за все твои нудные нравоучения не потрепать тебе немного нервы?
— Детки лучше всего смотрятся в клетке… — на лице Палевского появилось меланхоличное выражение. — Вот поэтому я и отказался от преподавательской стези. Трудишься, трудишься, сил уходит море, а благодарности никакой.
