Стивен Кинг - Темная Башня
Он наблюдал, как они совещались. Видел, как она обратилась с просьбой (и, конечно же, понял, что это за просьба) к Артисту и Щенку, как уговаривала их, (составь мне компанию, чтобы мне не пришлось идти одной, пойдем, будь другом, точнее, оба будьте друзьями, бла-бла-бла) а потом порадовался ее печали и ярости, когда и юноша, и зверек ей отказали; Мордред порадовался, хотя и понимал, что его задача от этого усложнится. (Впрочем, усложнится на чуть-чуть, что могли противопоставить ему немой юноша и ушастик-путаник, как только он трансформируется в паука и ринется на них?) На мгновение ему показалось, что по злобе она застрелит старого Белого Папулю из его же револьвера, а вот этого Мордред не хотел. Старый Белый Папуля принадлежал ему, Мордреду. Так сказал голос из Темной Башни. Он, конечно, болел, он, возможно, умирал, но все равно старый Белый Папуля должен был стать его трапезой, а не Черной Мамули. И то, она оставила бы мясо гнить, не съев ни кусочка! Но она не застрелила его. Наоборот, поцеловала. Мордред не хотел этого видеть, от того поцелуя ему стало еще горше, поэтому он отложил бинокль в сторону. Сам он лежал на траве, в маленькой ольховой роще, дрожал всем телом, его бросало то в жар, то в холод, пытаясь сдерживать тошноту (весь предыдущий день его беспрерывно рвало и поносило, мышцы живота разболелись от напряжения, и через горло уже не выходило ничего, кроме густой желчи, а через прямую кишку текла коричневая жижа вперемежку с длинными очередями). Вновь поднеся бинокль к глазам, он успел увидеть, как задние колеса скутера, на котором сидела Черная Мамуля, въезжают в дверь. Что-то там кружилось в воздухе. Возможно, пыль, но он думал, что снег. Слышалось пение. От пения этого ему стало почти так же тошно, как и от ее поцелуя со старым Белым Стрелком-папулей. Потом дверь за ней захлопнулось, пение оборвалось, и стрелок уселся у двери, закрыв лицо руками. Горевал, может, и плакал. Ушастик-путаник подошел к нему, положил длинную морду на сапог, вроде бы пытаясь утешить, как мило, как тошнительно мило. К тому времени уже совсем рассвело, и Мордред на какое-то время задремал. Проснулся он от голоса старого Белого Папули. Ветер дул в сторону рощи, в которой укрылся Мордред, так слова до него донеслись отчетливо: «Ыш? Не поешь хоть чуть-чуть?» Ушастик-путаник не поел, и стрелок выбросил еду, которая так мало значила для мохнатого зверька. Позже, когда они уехали (старый Белый Стрелок-папуля тянул повозку, которую смастерил для них робот, медленно шагая по выбоинам Тауэр-роуд, наклонив голову, поникнув плечами), Мордред подкрался к лагерю. Действительно съел часть разбросанной еды (конечно же, она не была отравлена, раз Роланд рассчитывал, что она попадет в желудок ушастика-путаника), но остановился после третьего или четвертого куска мяса: знал, если продолжит, его внутренности выбросят все назад, в двух направлениях, как на север, так и на юг. Он не мог этого допустить. Если бы не смог удержать в желудке хоть малую толику еды, слишком бы ослабел, чтобы следовать за ними. А он должен идти следом, должен еще какое-то время держаться поблизости. Все должно было закончиться этой ночью. Обязано было закончиться, потому что завтра старый Белый Папуля доберется до Темной Башни, и тогда точно станет поздно что-либо предпринимать. Сердце говорило об этом. Мордред поплелся следом за уходящей троицей, только еще медленнее, чем Роланд. Время от времени ему приходилось сгибаться пополам от схваток в животе, и тогда его человеческое обличье начинало расплываться, из-под кожи выпирала чернота, а толстое пальто раздувалось, потому что новые ноги стремились вылезти наружу, а потом опадало вновь, когда усилием воли Мордред загонял их обратно, скрипя зубами и постанывая от напряжения. Однажды он высрал в штаны пинту, или около того, вонючей коричневой жидкости, но, как только ему удалось их снять, происшедшее более его не волновало. Никто не приглашал его на званный обед, ха-ха! Приглашение затерялось в недрах почтового ведомства! Позже, когда придет время атаковать, он выпустит на свободу маленького Алого Короля. Но, если бы это произошло сейчас, Мордред практически не сомневался, что более ему не удалось бы вернуть человеческий облик. Просто не хватило бы сил. Более активный механизм обмена веществ паука разжег бы болезнь, как сильный ветер раздувает стелющийся по земле огонь в стену пламени. И то, что убивало его медленно, убило бы быстро. Вот он и боролся с болезнью, и к полудню почувствовал себя лучше. Пульсации, идущие от Башни нарастали, прибавляли как в силе, так и в частоте. ТО был голос его Алого Папули, который звал его, убеждал держаться на расстоянии удара. Старый Белый Папуля в течение последних недель спал по ночам не более четырех часов, и лишь потому, что его могла подменить на дежурстве Черная Мамуля, которая уже отбыла. Но Черной Мамуле не приходилось тащить за собой повозку, не так ли? Нет, она ехала, как Сраная королева Говняного холма, вот как она ехала, да! А отсюда следовало, что старый Белый Стрелок-папуля сильно устанет, пусть даже пульсации Темной Башни будут подбадривать его и тянуть вперед. Сегодня старому Белому Папуле придется или положиться на Артиста и Щенка, доверив им первое дежурство, или самому не спать всю ночь. Мордред полагал, что сам он без труда выдержит еще одну бессонную ночь, потому что знал: больше необходимости бодрствовать по ночам у него не будет. Он намеревался подобраться поближе к лагерю, как сделал и прошлой ночью. Намеревался наблюдать за лагерем с помощью дальновидящих стеклянных глаз старика-монстра. И, когда они заснут, намеревался последний раз трансформироваться и броситься на них. А вот и я, со всеми моими семью лапками. Старый Белый Папуля, возможно, и успел бы проснуться. Мордред надеялся, что проснется. В самом конце. На несколько мгновений, чтобы осознать, что к чему. Осознать, что собственный сын утаскивает его в страну мертвых за несколько часов до столь желанной встречи с Темной Башней. Мордред сжал кулаки и наблюдал, как пальцы становятся черными. Чувствовал ужасный, но приятный зуд в боках, из которых старались вырваться паучьи лапки, семь — не восемь, спасибо этой мерзкой, отвратительной Черной Мамуле, который одновременно и была, и не была беременна, и пусть она истошно кричит, сгинув в тодэшной тьме, до скончания веков (или пока ее не найдет одно из чудовищ, что шныряют там). Он боролся с трансформацией и жаждал ее с одинаковой страстностью. Наконец, стал только бороться, желание трансформироваться утихло. Он победно пернул, газ выходил долго, вонюче, но тихо. Его очко превратилось в сломанную музыкальную шкатулку, которая более не играла музыку, только скрипела. Пальцы вновь приняли обычный бледно-розовый цвет, зуд в боках прекратился. Голова кружилась от температуры, перед глазами плыло, тонкие руки (чуть толще веточек) мерзли. Голос Алого Папули то звучал громко, то снижался до едва различимого шепота, но не утихал ни на мгновение: «Иди ко мне. Беги ко мне. Прячь свое двойное я. Кам-каммала, мой хороший сын. Мы свалим Башню, ты уничтожим свет, где бы он ни был, а потом будем вместе править темнотой.
