Стивен Эриксон - Охотники за Костями
Апсалар кивнула: — Словно меч убивает своего создателя… циклы правосудия.
— Правосудие? Ради богов, Апсалар, правосудием здесь и не пахнет.
— Да неужто? — Она взглянула ему в глаза. — Я прогнала Резака, опасаясь, что он погибнет, если останется рядом. Я прогнала его — и этим убила. Ты желал использовать Фелисин Младшую — и она стала пешкой в руке другого бога. Трич желал, чтобы его Дестриант вел поклонников на войну — а его убили посреди пустыни, ни за что. Раздавили череп, как тигренку. Так много возможностей потеряно. Скажи, Котиллион, какое задание получил Резак, войдя в их компанию?
Бог промолчал.
— Ты, наверное, велел ему защищать Фелисин? Он не смог. Жив ли он? Может быть, в мертвых ему будет лучше.
— Неужели ты говоришь искренне, Апсалар?
Она закрыла глаза. "Нет, не искренне. Боги, что мне делать с такой болью? Что мне остается?"
Котиллион осторожно протянул к ней руку, предварительно сняв черную перчатку. Провел пальцами по щеке. Она ощутила холодную влагу. Апсалар и не знала, что плачет.
— Ты замерзла, — тихо произнес он.
Женщина кивнула и внезапно затрясла головой: внутри ее все рушилось. Она бросилась в объятия бога и неудержимо зарыдала.
— Я найду его, Апсалар, — сказал он. — Клянусь. Я найду истину.
"Истина, о да. Словно один камень падает за другим. И еще, и еще. Свет угасает, вокруг смыкается тьма, сыпется песок и гравий, и воцаряется тишина. Последний камень положен. А теперь попробуй вздохнуть, дурачок. Один вздох".
Вокруг луны быстро собирались тучи. Сады умерли, один за другим.
Глава 19
Жестокое непонимание, ты выбираешь форму и размер
Ты глину мокрую в руках сжимаешь
И снова кружится гранита колесо, сосуды
В огне твердеют, дел твоих становятся щитами
И непонятные решенья в темноте таят
Невидимыми под слоистой коркой, ожидая
Прибытия усталой смерти, окончания пути
И в них ты спишь. Тогда, слепцы в печали, мы
Тебя поднимем высоко, восславим громко
Все то, чем ты и не бывало никогда
И понесем к могиле гниль внутри сосуда
Я встану среди плакальщиков, недовольный
И полный подозрений, а сосуд взорвется прахом —
О, как я ненавижу похороны!
Тайны Глины, Панит Фенал
Его глаза открылись. Темнота. Он лежал неподвижно, пока разум не смог различить звуки. Они из двух источников, решил Баратол. Один далеко, другой совсем рядом. Осторожность советовала уделить внимание первому.
Шорох простыней, потревоженных руками, тихий скрип песка, приглушенный шепот. Растянутый выдох, смена положения тел; звуки стали ритмичными, дыхания двух людей слились в одно.
Вот и хорошо. Видит Худ, Баратолу совсем не нравилось затравленное выражение глаз Резака. Он неслышно помолился, чтобы Сциллара в будущем не омрачила жизнь мальчика изменой. Если такое случится, Резак почувствует такое отвращение к жизни, что не сможет выдержать.
Но всё это от него не зависит. Тоже хорошо.
Итак… другой, далекий звук. Ритмичный шелест, более медленный, чем все ускорявшееся соитие по ту сторону чадящего очага. Как будто ветер тревожит верхушки деревьев… но тут нет деревьев. И ветра.
"Это море".
Наступало утро, восток побелел. Баратол услышал, как Сциллара откатилась и легла на бок, успокаивая частое дыхание. Резак натягивал одеяло; затем он повернулся на бочок и тут же захрапел.
Сциллара села. Щелчок железа по кремню, искры. Она раскуривает трубку. Последние монеты были потрачены женщиной на запас ржавого листа — вчера им встретился небольшой караван, идущий вглубь материка. Они внезапно столкнулись на узкой горной тропе. Обмен косыми взглядами; на лицах торговцев появилось явное облегчение.
Чума прекратилась. Об этом объявили таноанские Странники Духа, снявшие самочинную блокаду острова Отатарал.
Баратол и его спутники стали первыми людьми, встреченными караваном после пустой деревни, где их высадило морское судно. Купцы, привезшие повседневные товары из Руты Джелбы, начинали страшиться, что едут в страну духов.
Два дня грубостей Сциллары — и Баратол начал жалеть, что покинул свою кузницу. "Ржавый лист и любовные забавы. Женщина успокаивается, и слава Худу".
Сциллара сказала: — Хочешь, я приготовлю завтрак?
Он перевернулся на спину и сел, рассматривая ее в слабом свете.
Пожатие плеч. — Женщины это умеют. Ты встревожен?
— Почему бы? — пророкотал он. И посмотрел на неподвижную спину Резака. — Он действительно уснул?
Сциллара кивнула: — Много ночей он почти не спит — боится кошмаров. К тому же он устал, поёрзав на мне. Надеюсь, это поможет спать спокойно.
— Рукоплещу твоему альтруизму, — буркнул Баратол, садясь с очагу и вороша уголья кончиком ножа. Из полумрака показался ухмыляющийся Чаур.
— И правильно, — ответила Сциллара.
Он поднял лицо: — Между вами лишь это?
Женщина отвернулась, резко затянувшись дымом.
— Не повреди ему, Сциллара.
— Дурак ты, что ли? Я делаю как раз наоборот.
— Я так и подумал. Но что, если он влюбится в тебя?
— Не влюбится. Не сможет.
— Почему бы?
Она встала и пошла к тюкам. — Разведи огонь, Баратол. Горячий чай поможет изгнать холод из костей.
"А у тебя в костях есть что-то кроме холода?"
Чаур подошел к Сцилларе и погладил по волосам. Она, не обращая внимания, начала выкладывать пакеты с едой.
Чаур зачарованно следил за каждым клубом выдыхаемого ей дыма.
"Да, парень, сказки говорят — некоторые демоны дышат огнем".
* * *Они не будили Резака. Он проснулся в начале дня, подскочив со сконфуженным, виноватым выражением лица. Солнце было яркое, но мягкий восточный бриз не давал земле слишком сильно раскалиться.
Баратол следил за Резаком. Парень отыскал взглядом Сциллару, сидевшую спиной к камню, и вздрогнул, когда она подмигнула ему и послала воздушный поцелуй.
Чаур кружил у лагеря, словно возбужденный пес. Рокот волн стал громче — его доносил ветер — и дурачок не мог сдержаться, стремясь открыть источник незнакомых звуков.
Резак с усилием отвел взор от Сциллары и поглядел на Чаура. — Что это с ним?
— Море. Он никогда его не видел. Даже не знает, что оно такое. Резак, у нас есть чай, а те пакеты перед Сцилларой — завтрак.
— Уже поздно, — сказал он, вставая. — Нужно было разбудить. — И вдруг замер: — Море? Сбереги Беру, мы так близко?
— Разве ты не чуешь его, не слышишь?
Резак улыбнулся — искренней улыбкой, первой, которую Баратол заметил на его лице.
