Танит Ли - Повелитель гроз
— Чтобы поесть, — коротко ответил Ральднор.
— Это дворец Ашнезеа, княгини, правившей так давно, что никто и не помнит, когда это было. Глянь на мозаику на полу. Видишь, ее кусочки до сих пор беседуют с богиней?
Ральднор ничего не ответил. Этот человек вызывал у него тревогу. Кроме того, долгие дни одиночества сделали его еще более необщительным.
— В холодные месяцы по ночам в развалинах рыщут дикие звери, — внезапно заговорил мужчина. — Будет лучше, если ты найдешь себе какое-то место, где можно отсидеться.
— Благодарю за совет.
— Я не просил благодарности, а ты, думаю, на самом деле и не испытываешь ее, — мужчина поднялся, и черная волчица вместе с ним. — Меня зовут Орван, и я приглашаю тебя к моему очагу — то есть к очагу моей маленькой семьи, моей родни по выбору, а не по крови.
Ральднор колебался между смущением и нежеланием. И все-таки казалось разумнее провести ночь в приличных условиях, чем блуждать по городу в поисках какой-нибудь промозглой щели. Он мгновенно почувствовал, что полностью выбился из сил, как будто вся усталость его неожиданного бегства разом обрушилась на него.
— Идем, — сказал Орван.
— У меня есть немного денег. Я заплачу за все, что вы дадите мне.
— Деньги? Они не интересуют никого в этом городе. Здесь процветает мена.
Ральднор поднялся на ноги и позволил новому знакомому вести его вниз по дворцовой лестнице вслед за скачущей впереди волчицей.
Проснулся он, когда ясное небо уже сияло холодной гиацинтовой синевой позднего утра, от странного нагромождения причудливых снов. Он лежал на жестком тюфяке, набитом соломой, положив голову на выцветшую парчовую подушку, под щедрой грудой мехов и одеял. Далеко не сразу он вспомнил, что находится в доме Орвана — по крайней мере, в доме, который Орван присвоил. Какое древнее семейство некогда обитало в этих величественных сумрачных комнатах и сновало вверх-вниз по широкой лестнице, ведала лишь Она.
Ральднор выбрался из постели и принялся одеваться. В комнате было морозно — сквозь сломанные ставни и трещины в потолке проникал холодный воздух. Он вспомнил, что прошлой ночью в камине большого круглого зала внизу пылал огонь, и его покормили горячим супом с ячменным хлебом. Парень с узким худым лицом и глубоко посаженными глазами сидел перед огнем, плетя корзины. В стороне на скамеечке стояла изящная, но еще не отполированная статуэтка стройной и гибкой девушки. Орван взял ее в руки, похвалив за красоту, и юноша покачал головой с отрицательной полуулыбкой.
— Это Рас, который не понимает собственного таланта. А это атрибут той жизни, которую мы ведем. Все мы здесь время от времени плетем корзины, чтобы обменять их на еду и прочую роскошь.
Позже, когда они ели, откуда-то сверху донесся шорох, похожий на трепет большого мотылька.
— Йахейль, — пояснил Орван. — Его отец был элирианцем, и он унаследовал от него их тягу к астрологии. Целыми днями торчит на чердаке, — добавил он с нарочитой грубостью.
Он отвел Ральднору эту маленькую комнатку и дал тюфяк с покрывалами и подушку — из Зарависса, как сообщил Орван. Ральднор удивился, как она здесь очутилась.
В темноте лестницы мимо него мелькнула какая-то тень. Йахейль? Он воспринял лишь впечатление какого-то призрачного шелестящего существа, но мельком увиденные темные волосы над черной мантией странным образом успокоили его. Возможно, астролог тоже мог разговаривать лишь при помощи губ…
Одевшись, Ральднор спустился по лестнице и очутился в зале. Небольшая змейка-альбинос из тех, что живут в каменных стенах домов, грациозно скользнула под дверь, чтобы понежиться на солнышке. Больше никого не было — ни Раса, ни Орвана, и Ральднор заметил, что вместе с ними исчезла куча корзин. На щербатом столе под салфеткой были оставлены несколько ломтей хлеба и кувшинчик с молоком. Ральднору было мало этого, чтобы наесться, но он съел и выпил все из уважения к бедности этих людей, которая казалась еще глубже, чем бедность деревенских жителей, хотя, как ни странно, не столь гнетущей. Возможно, причина была в том, что они сами выбрали такую жизнь, предпочтя ее крестьянскому труду.
В камине все еще горел огонь, и он подбросил в него несколько хворостин. И вдруг остро ощутил чье-то присутствие. Он выпрямился, медленно обернулся и обнаружил девушку, зашедшую с улицы. Она держала одну из корзин, наполненную яйцами, a May, черная волчица, стояла у ее ног.
Он был поражен, охвачен нелепым трепетом, ибо она показалась ему совершенно нереальной — что-то вроде видения, сотканного из света, или статуэтки из молочного хрусталя. Она была сама белизна — даже поношенное платье, казалось, сияло отраженным светом, и все это обрамляли волосы, похожие на развевающуюся блестящую мишуру.
Но и она тоже казалась изумленной, почти испуганно прижимая к себе корзину.
— Орван дал мне приют, — сказал он, чтобы успокоить ее, раздумывая, не принадлежит ли и она тоже к здешней «семье по выбору».
Она опустила глаза, ничего не сказав, и вошла в комнату. Когда она проходила мимо, он ощутил властный прилив желания — но его влекла скорее ее необычность, чем ее плоть.
— Меня зовут Ральднор. Могу я узнать твое имя?
Она произнесла что-то, чего он не разобрал, и опустила корзину на край стола, не решаясь выпустить ее. Он подошел, отобрал у нее корзину и почти силой усадил.
— Повтори еще раз, я не расслышал.
— Аниси.
— Чудесное имя и очень тебе подходит.
— Это искаженное «Ашнезеа», — прошептала она с видом взволнованной, но знающей ученицы. — Как и Ашне'е.
— В самом деле? Что ж, твое имя нравится мне больше остальных.
Она мгновенно залилась краской, и этот румянец странно взволновал его. Он протянул руку и благоговейно тронул кончиками пальцев прядь белых волос.
— Сначала я решил, что ты призрак. Или какая-нибудь богиня.
— Мне уже пора, — отозвалась она смущенно.
Он заметил, что она дрожит, и обнаружил, что застенчивая робость, которую он вызвал у нее, необычайно его возбуждает — возможно, просто потому, что это было хоть какое-то ответное чувство. Он приобнял ее за шею и склонился к ее губам, но в самый последний миг сентиментальное уважение к ее явной невинности остановило его, и он, прежде чем отпустить, запечатлел на ее губах лишь быстрый целомудренный поцелуй. Но все равно он заметил слезы в ее глазах. Его тело за него вполне внятно сообщило ей о его намерениях.
— Прошу прощения. Ты произвела на меня слишком большое впечатление, — произнес он лениво-снисходительно.
Она бросилась к двери, вызвав у него странное насмешливое изумление. А потом без всякого предупреждения у него вдруг закружилась голова, и он пошатнулся, как пьяный. Череп его пронзила столь острая и невыносимая боль, что он даже вскрикнул. Она застыла на пороге, глядя на него огромными глазами, и в этот миг он ощутил прикосновение ее разума.
