Дмитрий Ахметшин - Туда, где седой монгол
— Мы покормили Йер-Су твёрдой кашей и мясом. Теперь она должна нам немножко нежной травы. Немножко своей силы, своего молока.
Послышался скрип зубов друг о дружку, и даже лошади пододвинулись поближе, почти столкнувшись лбами, чтобы посмотреть, как человек шлёпает губами и из уголков рта у него свисает трава.
Наран покатился со смеху, дрыгая в воздухе ногами.
— А можно есть цветы? Такие, синенькие…
— Не отвлекайся.
— Ага. Вкусные, — пробормотал Урувай с набитым ртом, и Наран снова не смог совладать со смехом.
— Посмотрю я, как ты будешь ловить своих мышей.
Наран перекатился на живот.
— И поймаю. А сейчас пожую немного конины, пока её не нашли грифы. Лисы ведь едят мясо.
— Да, только не такое солёное, — Урувай уже поднялся с колен и ухмылялся во весь рот. Он видел впереди сладкую расплату. — Для начала тебе сойдут и насекомые. Да-да, лисы питаются насекомыми, а ты не знал?
— Все лисы, которых я знал, питались моей кровью, — пробурчал Наран. — Слушай, а трава на самом деле вкусная?
Толстяк почесал жировую складку на животе. Задумался.
— Она была съедобной. Во всяком случае, мой животик больше не просит есть. Удивительно! Чтобы наесться, мне хватило травы!
— Ты ведь это говоришь не для того, чтобы заставить меня есть букашек? — осторожно спросил Наран.
Увидел, как поползли вниз усы толстяка и поспешно сказал:
— Да я шучу. Конечно же нет.
Ловить юрких насекомых руками оказалось очень трудно. Урувай посоветовал попробовать ему использовать пасть, и за пять минут Наран поймал немного крупной саранчи и одну большую бронзовку. Всё это, удивляясь весьма слабым рвотным позывам, покорно сжевал и продемонстрировалв доказательство язык.
Что-то странное происходило. Шея как будто вытянулась и гнулась совсем не так, как должна гнуться шея. Или это просто из-за усталости и с непривычки к дальним походам так свело мышцы?..
Наран сел, задумчиво почёсывая за ухом. Означает ли это, что они больше не будут нуждаться в человечьей пище? Значит ли это, что Йер-Су приняла их подношение и вдоволь повеселилась их неуклюжим попыткам впустить в себя необузданную дикую природу?..
— Пожалуй, здесь мы и устроим привал, — наконец, решил он.
Глава 4. Керме
Керме никогда в жизни не видела птиц. Хотя иногда на ужин давали мясо степных куропаток, высушенное на солнце, с выпущенными соками и слегка подрумяненное на огне. Ещё, бывало, мальчишки хвастались своими стрелами, она могла потрогать оперение. Но как можно связать эту крошечную тушку и мёртвые волосинки, похожие отдалённо на человеческий волос, и стремительный полёт над степью, когда ничего не касается земли! Это казалось ей волшебством.
От этого волшебства девочке один раз досталось перо. Оно спланировало прямо в руки, длинное, острое, как стрела, и с таким мягким приятным кончиком, что хотелось пощекотать нос и как следует чихнуть. Керме не могла представить, как такое хорошее перо кто-то мог уронить. Только сбросить специально, прямо ей в руки.
— Что ты там такое несёшь? — спросили её, и девочка узнала голос старика Увая.
Обычно Увай, как и другие мужчины, замечал малявку, только когда она попадалась ему под ноги. Но в этот раз девочка различила в его голосе неподдельный интерес. «Наверное, моё лицо меняет цвет, когда перо у меня в руках, — подумала Керме. — Меняет цвет на счастливый».
Старик подошёл ближе, она слышала клокотание в его горле прямо над своей головой. Увай был очень плотным, и шея его всегда и за много шагов источала запах пота.
— Это журавлиное перо, — сказал он. — Хорошее перо. Ты знаешь журавлей? В это время они обычно летят к вечному морю, а оттуда выше — чтобы ловить в небесной воде звёзды.
Керме его не слышала.
— Наверное, журавлик сбросил мне это перо. Деда Увай, а какое оно?
Дыхание, такое, будто деда Увай был бурдюком, наполненным внутри молоком, переместилось и было теперь перед ней. Он наклонился, и кончики его кос щекотали Керме за ухом.
— Белое, слепой тушкан. Это белый журавль. Оно такое же по цвету, как снег. Или как соцветия кашки.
Керме глубокомысленно кивнула, а старик усмехнулся в усы.
— Это подарок от моего жениха. Он отправил мне перо как знак того, что помнит обо мне и скоро придёт за мной.
— Ветер — вечный кочевник, — ответил Увай. — Ты будешь или всё время с ним, или всё время в шатре — сидеть и ждать его. Мне кажется, тебе будет лучше в родном кочевье, где ты дала уже кличку каждой овечке. Такую красоту лучше держать под присмотром.
Он, кряхтя, потопал прочь, прежде чем Керме успела что-нибудь ему возразить. Она открыла рот и вновь закрыла.
Перо она вплела в кафтан, так, чтобы не было видно, и оно день за днём щекотало кожу. А когда оставалась одна, доставала его и пыталась проследить подушечкой пальца за ровными краями. Пальцы у Керме были, как у любой женщины, и она в каком-то роде этим очень гордилась. С детства они привыкли работать. Если мужчины, юноши и маленькие мальчики с трёх лет развивали кисти, чтобы суставы ходили плавно, легко отпускали тетиву и чтобы копьё было продолжением рук, а руки — всегда продолжением копья, то для женщин важны пальцы. Ими они пробуют, просох ли навоз и годится ли он для костра, ими они мяли и превращали в войлок овечью шерсть, пальцы у них варились в кипятке, ныряли в снег и кололись иглами. Они превосходили по упрямству сыромятную кожу, потому как сами мяли её и делали годной для уздечки и для седла. «Мужчины сражаются кистями, а женщины — пальцами» — такова поговорка кочевых племён.
Конечно, Керме нравилось думать, что она сражается рядом со всеми остальными.
Не меньше ей нравилось подмечать связи между вещами. Она чувствовала, что если не будет этого делать, травяной ковёр может вдруг превратиться в плотное одеяло, которое накроет её с головой и лишит способности рассуждать. С утра суета и коней возле шатров куда больше, чем обычно. Пахнет мясом, хотя летом и осенью, когда кобылицы дают молоко в большом количестве, степной народ мало ест мяса. Значит, ночью приехали гости. Вот её с несколькими другими детьми отправили собирать высушенный на солнце бычий навоз и заодно лошадиный, где найдут. Вот, некоторое время спустя, зашипел огненный змей и следом за ним второй. Значит, гости приехали издалека и разжигают очищающие костры, чтобы все хитрые демоны, что расселись по их плечам и уцепились за конские хвосты в дороге, сгорели, как семена одуванчика. Коней, упирающихся и рычащих сквозь зубы, проведут между костров, и позже стоит ждать запаха тлеющего волоса.
