Джон Майерс - Серебряный Вихор
Обзор книги Джон Майерс - Серебряный Вихор
Джон Майерс МАЙЕРС
СЕРЕБРЯНЫЙ ВИХОР
МАКУ МАККОРРИ МАЙЕРСУ —кому наперечет известны все стоянки,на пути от окутанных туманом Острововдо самой Гробницы Всадников
ПЕРЕХОД ПЕРВЫЙ
Морские просторы. Встреча в лесу
1. Волны несут нас к цели
Я не старался спастись. Потому и не погиб.
Разыгрался шторм. Я не страдал от морской болезни, но койки своей не покидал. Из каюты меня выманивал только голод. Задремав после ужина, я очнулся, когда в каюту хлынула вода. Волна выволокла меня на палубу и швырнула к рундуку.
Команда спускала на воду спасательные шлюпки. Корабль тонул, а обо мне как будто позабыли. Да и мне до них было мало дела.
На ногах удержаться не удалось: новая волна тут же смыла меня за борт. Я оказался на подветренной стороне. Первую же шлюпку разбило в щепы. Я оглянулся: «Нагльфар», зарывшись в волны носом, шел на дно. Над водой мелькнули руки, ноги, головы — и тяжелая посудина увлекла всех за собой.
Наскочил ли «Нагльфар» на рифы или переломился на волне? Подорвался ли на мине, или всему виной поломка атомного двигателя? Это осталось загадкой. Никто не знает, где он затонул.
Три дня мы шли в тумане, потеряв всякую ориентацию. Радио не работало. Шкипер, привыкший полагаться на технику, запутался в расчетах. На четвертый день туман рассеялся, но небо оставалось хмурым. Начался шторм. Долго «Нагльфар» боролся с волнами, и на девятый день пути из Балтимора затонул.
Скажу снова: я не погиб, потому что не старался спастись. Я бы пытался уйти от неизбежного. В открытом море меня парализовал бы страх, и я бы захлебнулся и утонул вслед за «Нагльфаром».
С минуту побарахтавшись, я поплыл. Я понимал, что меня не надолго хватит. Волны были высокие, но позволяли плыть по ветру. Я едва выдерживал напор валов сзади, но зато отдыхал, соскальзывая с гребня. Проще было плыть волнам вдогонку, чем остановиться и пойти ко дну. Но через милю-другую это должно было случиться. Пловец я неплохой — но и только.
Я смутно сознавал, что плыву навстречу собственной гибели. Завершится мое прежнее существование — либо начнется новое. И то, и другое было мне безразлично. Каждый человек знает, что умрет, и все же никто не верит в свою смерть. Это противоречие — основа множества религий и оно же — корень здорового мировосприятия. Однако я утратил естественное отвращение к небытию. Не горе и не потрясение были тому виной. Чувство это бледнело с течением времени, и к тридцати пяти годам от него не осталось и следа.
Заметив впереди обломок мачты, я принял его за акулу. Вновь взлетев на волне, я разглядел его как следует. Мое спокойствие было нарушено. Ведь я уже покорился безнадежности. Смирился с тем, что на спасение нет ни малейшей надежды. Я испытывал полное равнодушие к своей судьбе, и вот она подает мне помощь… Это было выше моих сил. Я судорожно забился в воде, вместо того чтобы спокойно плыть дальше.
Когда я заметил мачту, меня отделяли от нее три гребня. Затем расстояние уменьшилось еще на одну гряду. Три вала, один за другим, подняли меня, но мачта как будто исчезла. Я окончательно уверился, что это была большая рыба. Усилием воли я попытался вернуть утраченное безразличие. И вдруг обнаружил, что с вершины волны лечу прямо к потерянной мною мачте.
За мачту держался какой-то человек, но мне было не до него. Мачта была теперь моей надеждой и спасением. Ее подняло волной, и я понял, что не выдержу борьбы с новым валом. Собрав остатки сил, я подплыл к мачте и обхватил ее рукой.
Конечно же, мачта выскользнула бы, если б мне не помогли. На мачте висело несколько веревок. Незнакомец пропустил одну из них у меня под мышками и закрепил узел. Я плыл за мачтой, обвязанный петлей. Надо было только следить, чтобы не удариться головой, когда волны швыряли нас из стороны в сторону.
У меня вырвался стон облегчения. Мой попутчик, возможно, принял его за выражение благодарности. Но ничего не ответил, пока не устроился на противоположном конце нашего буйка.
— А вы, как Великий Силки, не прочь поплавать! Что он этим хотел сказать, я не понял. В его голосе мне почудилась насмешка. Не подобрав достойного ответа, я вгляделся в него сквозь водяную пыль. Мокрые волосы, слишком длинные для мужчин, свисали вдоль тощих щек, будто бурые водоросли. Когда брызги рассеялись, я заметил, что у него крупные, неправильные черты лица, а глаза не то серые, не то голубые: пасмурным вечером, в сумерках, разобрать было трудно.
Говорить об очевидном не имело смысла, но думать о чем-либо другом я не мог.
— Мой корабль затонул, и пришлось пуститься вплавь.
Незнакомец кивнул.
— Наше суденышко потерпело крушение в Мальстреме. Мне удалось поднырнуть и схватиться за этот брус, а остальных втянуло в водоворот. Мачта, как видите, цилиндрической формы.
Я с трудом понимал его слова. Пожав плечами, я всмотрелся в небо, стараясь угадать, скоро ли наступит темнота. Судя по времени года, солнце вот-вот должно зайти — или уже зашло за горизонт. Пришлось спросить:
— Куда мы плывем? К берегу или от берега? Можем ли вообще рассчитывать, что достигнем суши?
— Мы на подступах к Романии. Это все, что мне известно. Я плыву второй день, но она пока не дает о себе знать. — Он неопределенно махнул рукой. — Разумеется, я говорю в переносном смысле.
Мне было все равно, как он говорит и как именует страну, в которую я, скорее всего, никогда не попаду. Оправившись от растерянности, я вновь обрел трезвый взгляд на вещи. Стоило ли так стараться, чтобы продлить мучения! Спастись все равно не удастся. Мы насмерть простудимся, погибнем от голода, жажды или от акульих зубов.
— Даже если нас несет к суше, — заметил я, — ветер может перемениться. Вот если бы земля была неподалеку!..
— Мне начинало казаться, что она далеко, — откликнулся незнакомец, — но теперь, когда мы вместе, я нутром чувствую — доберемся! Все складывается на делосский лад.
Я был почти что согласен утонуть на свой собственный лад, лишь бы меня оставили в покое. Его отзывчивость вызвала у меня недоумение. Если с кем и можно поладить, то только не со мной. Уже много лет мое собственное общество вызывало у меня только досаду. Так мог ли я ожидать, что кто-то будет рад моей компании! Я пристально вгляделся в собеседника.
— Выглядите вы молодцом. А ведь уже два дня в такой переделке! Неужели не устали?
— Раньше, конечно, было полегче. Но если все повторяется множество раз, поневоле привыкаешь. Кстати, мы еще не познакомились.
Его церемонность показалась мне нелепой. Не говоря уж о том, что меня раздражает, когда приходится называть первое и второе имя — хоть я и прячу худшее из них под инициалом.
