Александр Рудазов - Тайна похищенной башни
— Это березовым соком, что ли? — усомнился механик. — Эх, Иваныч, сомнительно мне что-то… Не верится что-то в такой ералаш…
— Петрович, ты в зеркало посмотрись. У тебя крылья и клюв. И тебе еще во что-то не верится?
Угрюмченко встопорщил перья на затылке и с силой ударил клювом по блину. Фарфоровая тарелка издала жалобный звук и треснула.
— Замечательно, — сухо произнесла Зинаида Михайловна. — Еще одна тарелка.
— Звиняй, хозяйка, — смущенно вжал голову в плечи Угрюмченко. — Не нарочно.
Мадам Колобкова только махнула рукой. Она уже смирилась с постоянной гибелью посуды. Те же мудрецы бьют чашки и блюдца чуть ли не ежедневно. Бальтазар однажды откусил от тарелки кусок. Каспар запихал десяток чашек в свой колпак, и те бесследно испарились. Мельхиор вообще в последнее время взял моду швырять посуду за борт. Просто так — послушать, как она булькает.
Бальтазар тем временем извлек из банки маринованный огурчик. Брезгливо его понюхал. Вынул из кармана кривой нож, высунул язык набок и принялся мелко-мелко строгать огурец. Нарезав, ссыпал зеленые кубики в свернутый кульком блин. Несколько секунд подозрительно смотрел на него, а потом торопливо запихал в рот и принялся озираться, бросая туда-сюда параноидальные взгляды.
— Ешьте спокойнее, дедушка, — устало произнесла Зинаида Михайловна. — Не бойтесь, не отнимут.
— Как называется эта еда? — спросил Бальтазар, утирая масленые губы.
— Блины.
— В следующий раз приготовь оладьи.
— А вы любите оладьи, дедушка?
— Ненавижу.
— Тогда чем же они лучше блинов?
— Блины я ненавижу еще сильнее.
— А вы хоть что-нибудь любите?
— Себя.
— А из еды?
— Я не ем себя.
— А зря, кстати! — воскликнул Мельхиор, жадно грызя ногти на ноге. — Ты попробуй!
— Хррр-пс-пс-пс… — громко произнес Каспар, роняя голову на грудь. Недоеденный блинчик вывалился у него изо рта.
Бальтазар и Мельхиор внимательно посмотрели на соседа по столу. А потом, не сговариваясь, схватили с его тарелки последний блин.
— Отдай, я первый взял, — потребовал Бальтазар.
— Нет, я первый.
— Да, но ты его украл. Это не считается.
— А ты разве не украл?
— Я имею на это право.
— Не имеешь. Никто не имеет право красть у других.
— Я имею. К тому же он умер, еда ему больше не нужна.
— Он еще жив.
— Жаль. Ты уверен?
— Он храпит.
— А кто сказал, что мертвые не храпят?
— Я никогда не видел храпящего мертвеца.
— Это не доказательство.
— А ты что, видел?
— Нет, не видел. Но это тоже не доказательство.
— А по-моему, доказательство. По-моему, если какую-то вещь не видел никто на свете, то ее и не существует.
— А твои мозги кто-нибудь видел?
— Заткнитесь немедленно, молокососы! — рявкнул проснувшийся Каспар. — И уберите руки от моих блинов!
— Вот видишь, чего ты добился? — зло прищурился Бальтазар. — Он из-за тебя воскрес. Из-за тебя.
— Я и не умирал, идиот!
— А жаль.
Мельхиор растянул улыбку до ушей и снова принялся грызть ногти.
— Прекрати это! — прорычал вконец обозленный Бальтазар. — Прекрати сейчас же, не доводи меня!
Мельхиор обиженно надулся.
— За что ты на него так злишься? — пропыхтел Каспар, снимая колпак и надевая вместо него тарелку.
— Он грыз ногти!
— Ну и что? Это некультурно, конечно, но зачем же так злиться?
— Он грыз МОИ ногти!
— Свои я уже все сгрыз, — обиженно сказал Мельхиор.
— Тогда грызи у него! — ткнул в Каспара Бальтазар.
— У него я тоже уже все сгрыз.
— Что?! — всполошился Каспар, шевеля босыми пальцами ног. — Когда ты успел?!
— Сегодня утром.
— Но я этого не видел! Как я мог этого не заметить?
— Ты спал.
— А-а-а… Тогда понятно… Вечно я пропускаю все самое интересное…
Колобков весело гыгыкнул, намазывая икру на очередной блин. Все-таки есть в этой троице и положительные моменты. Вполне успешно заменяют телевизор, например.
— Как думаешь, Серега, они сегодня подерутся или как? — подтолкнул Чертанова локтем начальник.
Чертанов ничего не ответил. Он уже битый час водил ложечкой по часовой стрелке. Сахар давным-давно растаял, а чай остыл, но Чертанов этого не замечал.
Перед глазами по-прежнему стоит спина Таннина, на секунду показавшаяся между волнами. Бурая осклизлая поверхность, похожая на китовую шкуру. Ужасные шипы, способные протаранить линкор, задев его одним краешком. И то темное поблескивающее пятно, в котором Чертанов увидел свое отражение…
Это не мог быть глаз. Не мог. Глаза не растут прямо посреди панциря.
Но что же тогда это было такое?
— Откуда эта громадная черепаха вообще взялась? — спросил он в никуда.
— Таннин?.. — переспросила Стефания. — Оттуда же, откуда и все хтонические чудовища.
— И откуда?
— Родился, ясное дело. Очень-очень давно.
— А это кто ж его родил? — заинтересовался Колобков. — Другая Тортилла?
— Хтонические чудовища рождаются в процессе Творения, смертный. Когда демиург создает новый мир, на относительно небольшом пространстве кипит огромная, фантастическая мощь. Громадный слой Хаоса плещется и бурлит, обретая упорядоченность в руках демиурга и постепенно становясь новым миром. Но часть хаотической энергии всегда «уходит в осадок». Как стружка при производстве мебели. Вот из этой «стружки» и появляются на свет исполинские монстры колоссальной мощи — хтонические чудовища. Иногда демиург сразу же их и уничтожает, но чаще на них просто не обращают внимания. Нередко хтонические чудовища становятся первыми владыками новорожденного мира — некоторые даже обретают «дикую» божественность…
— Уй-йё-мм!.. — прервал ее болезненный вскрик. Стефания мгновенно замолчала, возвращаясь к еде.
Гешка, младший из близнецов Колобковых, уронил вилку и схватился за щеку. Проклятый зуб ноет уже второй день, но до этого боль была умеренной, и он никому не говорил. А теперь вот хлебнул горячего чая, и в дупло словно вонзили раскаленную иглу.
Старший брат покровительственно хлопнул его по плечу. Конечно, пятнадцать минут — очень небольшая разница в возрасте, но Вадик никогда о ней не забывал. Хотя и внимание тоже не акцентировал — Колобков-старший этого не одобряет.
В семье все равны. Отец — самый главный, но остальные равны. Кроме матери, конечно. Мать — на втором месте после отца. А остальные все равны. Правда, теща тоже не в счет — ее место где-то в районе домашних животных, рядом с кусачим хомяком.
Колобков так и не решил окончательно, кто из этих двоих раздражает его сильнее.
