Елена Грушковская - Перенос
— Это не твоё! Это мамино! — кричит она. — Не трогай!
Чемодан падает на пол, всё вываливается, а Маша со слезами пихает вещи обратно, крича:
— Не трогай мамины вещи!
Затолкав всё в чемодан, она тащит его за собой в детскую. Я пытаюсь убедить её:
— Машенька, это же мои старые вещи. Они не нужны.
Я пытаюсь взять у неё чемодан, но она неожиданно даёт мне отпор — бьёт меня по руке:
— Не трогай!
Она утаскивает чемодан в детскую и садится на него. Когда я пытаюсь приблизиться к ней, она кричит с перекошенным от гнева лицом:
— Уходи! Уходи отсюда! Уходи, я не хочу, чтобы ты тут жила!
Её всю трясёт, она бледная, глаза — дикие. Она никого не подпускает к чемодану, огрызаясь и на меня, и на Ваню. Я велю Ване сбегать на кухню за стаканом воды, а сама пытаюсь укротить Машу. Она не даётся мне в руки, дерётся и кусается, как бешеная. Она прокусывает мне руку до крови, и у меня вырывается вскрик. Я отскакиваю, а Маша вдруг падает на пол, как подкошенная. Она лежит и не двигается. Пару секунд я стою в ужасе, перепуганная бледностью и неподвижностью Маши, а потом склоняюсь над ней.
— Машенька… Детка моя, что с тобой?
Я ищу пульс на её руке, не могу найти, щупаю шею. Кажется, есть. Я тормошу её, пытаюсь привести в чувство, но она не отвечает, не открывает глаза. Я в ужасе трясу её, а она висит в моих руках безжизненно, как тряпичная кукла. Я бью её по щекам — не помогает. Снова трясу — бесполезно.
— Что ты делаешь! Отпусти её!
Ваня стоит в дверях комнаты со стаканом воды и смотрит с ужасом на меня.
— Зачем ты её бьёшь?
— Ванюша, ты не так понял, — бормочу я. — Маше плохо… Надо отвезти её в больницу! Нет, лучше в "Феникс"! Так, Ваня, я повезу Машу в "Феникс", а ты пока позвони папе, всё ему расскажи, и пусть тоже приедет туда! Я бы сама позвонила, но надо спешить!
Я отношу Машу на руках в машину, укладываю её на заднее сиденье и мчусь в "Феникс". Она приходит в себя в машине и начинает тихо всхлипывать.
— Машенька, не плачь, всё будет хорошо, — успокаиваю я её.
В "Фениксе" я объясняю, что помощь нужна не мне, а Маше. Она лежит на кушетке в комнате для посетителей и всхлипывает. Приходит доктор Жданова в сопровождении Роберта Данииловича. Роберт Даниилович выслушивает меня и говорит:
— У ребёнка срыв. Нужен полный покой и длительный сон.
— Сон мы ей обеспечим, — говорит доктор Жданова. — И покой тоже.
Она кладёт Маше в рот две капсулы — розовую и белую. Через несколько минут Маша засыпает.
— Переместим её в палату, — говорит доктор Жданова.
Она идёт впереди, а я следом за ней несу спящую Машу. В палате я укладываю её на кровать. Доктор Жданова говорит, что она проспит не меньше восьми часов, но я не собираюсь отходить от неё. Я сижу и смотрю, как она спит. Доктор Жданова замечает у меня на руке кровь, вызывает Эллу, и та приходит с небольшим чемоданчиком. Из него она достаёт какой-то флакон, бинт и ватные тампоны. Жидкостью из флакона она обрабатывает ранку и накладывает повязку.
Маша спит, а я сижу с ней. Дверь палаты открывается, и входят Эдик с Ваней. Я прикладываю палец к губам:
— Ш-ш… Она спит.
Эдик склоняется над ней.
— Пуговка моя…
Маша спит крепко: действуют капсулы. Эдик молчит, смотрит на Машу, Ваня тоже молчит. Потом Эдик вдруг спрашивает:
— Зачем ты ударила её?
— Что ты говоришь, Эдик, я не била нашу дочь. С чего ты взял?
— Ваня сказал, ты её трясла и била.
Я объясняю, оправдываюсь, а Эдик хмурится.
— До чего ты дошла…
— Эдик, как ты можешь думать, что я способна ударить моего ребёнка? Маша упала в обморок, я просто пыталась привести её в чувство, поэтому я тормошила её. Но я её не била.
8
Ноябрьские заморозки выбелили землю, схватились инеем ветки яблонь.
— Думаю, тебе надо пожить отдельно от нас, — говорит Эдик. — Надо, чтобы Маша успокоилась.
Ваня не поддержал меня, не подтвердил, что я никогда не била Машу. Он испуганно молчал, и его молчание Эдик истолковал по-своему. Он стал мрачен и сух, между его бровей пролегли морщины.
— Я снял тебе квартиру, — говорит он. — Свою машину можешь взять. Денег я тебе дам, если понадобится ещё — обращайся.
Моё горло сжимается.
— Эдик, ты что, выгоняешь меня?
Он хмурится, вздыхает, устало подпирает руками голову.
— Нет, тебе просто надо на какое-то время оставить Машу в покое. Она и так не может ходить в школу из-за этого нервного срыва.
Я заглядываю ему в глаза, но там нет понимания, они усталые и угрюмые.
— Эдик, я Машу и пальцем не трогала. Я люблю моих детей и никогда их не обижу. И я не хочу уходить от них! Кто их будет кормить, возить в школу?
— Я не выгоняю тебя, — устало говорит Эдик. — Я просто тебя прошу… Нет, умоляю. Пожалуйста, поживи там, пока Маша не успокоится. Ты хочешь свести её с ума? Довести её до нервного расстройства?
— Эдик, я люблю её!
— Если любишь, ради неё, пожалуйста, отойди на некоторое время. Ей тяжело, она не сможет слишком долго выдерживать это.
— Я не могу жить без моих детей, Эдик.
— Я их у тебя и не отбираю. Просто дай нам вздохнуть… Немножко. А потом попробуем что-нибудь придумать. Может быть, опять походим к психологу, пройдём какой-нибудь тренинг… Только дай нам чуть-чуть вздохнуть, и всё.
Вздохнуть. Значит, я не даю им дышать. Разве я хотела, чтобы они чувствовали себя задушенными? Только ради них я пошла на это, чтобы дети не остались без матери, а Эдик не стал вдовцом. Что я сделала им не так, чем им не угодила? В чём я так провинилась, что они теперь выставляют меня из дома?
— Ната, никто тебя не выгоняет. Просто так надо, так будет лучше. Это не насовсем, а только на время. Мы придумаем что-нибудь, а пока… Вот тебе ключи от твоей квартиры. Я тебе позвоню, расскажу, как дети. В школу я их и сам отвезу, а встретит мама. Ей всё равно нечем заняться.
Я иду собирать чемоданы.
9
— Зачем вам эта информация, Натэлла? Простите, мы не разглашаем её. Кроме того, человек уже умер, зачем беспокоить его родных?
— Да я не собираюсь никого беспокоить, я просто хочу понять…
Доктор Жданова не хочет открывать мне личную информацию о женщине, чья преждевременная смерть дала мне шанс на жизнь. Я же хочу понять, что она была за человек, чтобы разобраться в самой себе — в новой, нынешней себе.
— Понимаете, доктор, мне это нужно, чтобы лучше понять саму себя. Я хочу разобраться, что откуда во мне взялось, моё это или не моё.
— Простите, Натэлла, информация о клиентах — личная или медицинская — является частной тайной. Я понимаю ваше желание, но помочь вам не могу.
