Александр Бушков - Стражи
— Ваше…
— Молчать! — отрезал Зимин, и подполковник едва не прикусил язык. — Это именно что манифестация, господа мои… Вы, стало быть, готовы в едином порыве выступить против супостата. Должно ли это означать, что вы не доверяете господину Савельеву, выбранному для особого поручения?
— Нет, ваше превосходительство, — решился Чубарь. — Господин поручик, несмотря на недолгое пребывание на службе, отлично себя зарекомендовал. Не в том суть… Нам просто кажется…
— …что если за дело возьмутся не один человек, а десять, победа будет одержана быстрее, эффектнее и проще? — понятливо подхватил генерал. — Ну да, судя по вашему лицу, что-то в таком роде…
Он обвел всех взглядом. Поручик видел только его спину и затылок, но со своего места смотрел, как неловко потупились стоявшие в шеренге.
— Конечно, такое поведение где-то и делает вам честь, господа, — продолжал генерал. — Право же, даже и неловко наказывать за столь благородное проявление высоких чувств. Однако вынужден встретить ваш романтический порыв ушатом ледяной воды. Я готов согласиться на всеобщую мобилизацию, самостоятельно объявленную вами столь необычным способом… При одном-единственном условии: если кто-то из вас незамедлительно объяснит мне, куда его следует направить, с кем сражаться, что делать… Ну, что же мы примолкли, господа мои? Слово чести: если только кто-то из вас внятно сформулирует все три ответа, он немедленно будет призван к исполнению задания… Итак?
Воцарилась неловкая тишина, поручик видел, как лица офицеров понемногу лишаются воодушевления и задора, становятся донельзя сконфуженными, виноватыми.
— Вот так-то, — спокойно сказал генерал. — Стыдно, господа! Взрослые люди, кадровые офицеры, за исключением прапорщика Самолетова — каковой, впрочем, тоже не напоминает неразумное дитятко. Ну, что же… Ваш демарш я оставлю без малейших последствий — не великодушия ради, а исключительно оттого, что заниматься этим некогда. В другой раз вам так уже не повезет… Прапорщик Самолетов, поручик Черников, капитан Буланин — вас попрошу задержаться. Всем прочим немедленно вернуться к исполнению своих прямых и неотложных служебных обязанностей. Разойтись!
Раздались тихие шаги, офицеры спускались по лестнице, стараясь не производить ни малейшего шума, словно бы крадучись. Трое поименованных остались стоять на прежнем месте. На их лицах понемногу загоралась надежда.
Несмотря на серьезность (да что там, трагизм, если называть вещи своими именами) ситуации, поручик не удержался от улыбки — очень уж комично выглядели сейчас сослуживцы, что греха таить.
— Какие лица, какова осанка… — с нескрываемым сарказмом процедил генерал. — Вот так сразу и не подобрать, кому из славных героев былого, мифологическим и существовавшим на самом деле, вы сейчас соответствуете… — Он резко сменил тон: — Итак, господа… Я действительно намерен задействовать и вас тоже. Однако не торопитесь чваниться, и уж тем более не ждите опасных приключений и героических схваток. Реальность, как ей и положено, гораздо более скучна… Прапорщик Самолетов, вы ведь, насколько я помню, изрядный знаток Парижа? Как и вы, поручик, — Берлина. А господин капитан неплохо изучил Лондон. Не думаю, что все эти столицы и в тридцать восьмом — в новом тридцать восьмом — перестроены до полной неузнаваемости. Как показывает отчет фон Шварца, изменения не так уж и велики… Короче говоря, ваше задание будет незатейливым и скучным. Вы всего лишь обойдете книжные магазины…
Глава V
И СОКОЛЫ ПОМЧАЛИСЬ
Всякий образованный человек в России знал, что очень долго, чуть ли не две сотни лет, стояла мода на все французское. Савельев с этим сталкивался и лично, будучи в Петербурге, где обнаружил, что вывески, наподобие «Тупейный художник Пьер Косорылов», вовсе не расхожий анекдот, а факт.
Здесь обстояло совершенно иначе. Вежливый и предупредительный приказчик большого книжного магазина оказался, как выражались в родном времени поручика, энглизированным: пробор на английский манер, попытки подражать британской чопорной вежливости… Он то и дело, кстати и некстати, вворачивал английские словечки, а то и короткие несложные фразы, именуя Савельева не иначе как «сэр». Савельев ко всему этому, разумеется, относился с христианским смирением: не хватало еще тратить время на пикировку с такой человеческой мелочью.
Пробывши здесь четыре часа, он давно уже убедился, что выламывавшийся сейчас перед ним приказчик вовсе не оригинал и уникум. Положительно, этот мир оказался энглизированным изрядно. Английское здесь занимало то же место, что во времена государыни Елизаветы Петровны — французское. Фон Шварц этого попросту не заметил, он-то как раз и не присматривался особенно к подобным деталям, озабоченный одним: побыстрее добраться до «кареты». Зато Савельев (в чью задачу входило еще и немного осмотреться) как раз и подметил немало интересного на сей счет. Отобедавши в ресторане, встретил там у официантов ту энглизированность — что в сочетании с конопатыми и курносыми рязанско-псковскими физиономиями сплошь и рядом не на шутку забавляло. Светские господа и дамы за соседними столиками трещали на английском, порой откровенно скверном — как когда-то их прадеды на французском. Названия магазинов, лавчонок, ресторанов и торговых заведений недвусмысленно отражали нынешнюю моду: на каждом шагу попадались «Лондоны», «Бристоли», «Адмиралы Нельсоны», «Лорды Болингброки», всевозможные «Ватерлоо» и «Трафальгары». Английские фамилии на вывесках решительно преобладали над прочими иностранными, встречавшимися крайне редко. На центральных улицах поручику часто попадались английские офицеры, большей частью напыщенные и надменные, этак величаво плывшие среди прохожих, словно крейсера меж жалких рыбацких суденышек. Чем больше поручик всего этого наблюдал, тем сильнее уверялся, что это крайне похоже на хозяйничание. Должно быть, именно так эти задиравшие нос островитяне держали себя в Индии или в подобном месте, где чувствовали себя полными хозяевами.
К сожалению, выбранная им для себя роль исключала расспросы водителя таксомотора, хотя тот и показался словоохотливым болтуном. Впрочем, сами по себе наблюдения за окружающим давали немало пищи для ума.
…Приказчик, деликатно попытавшийся навязать хорошему покупателю еще с полдюжины совершенно ненужных Савельеву книг и не встретивший понимания, ничуть не выказал разочарования, продолжая изображать по своему разумению то ли британского джентльмена, то ли просто вышколенного лакея. Принялся ловко паковать покупки, заворачивая книги в специально выбранную поручиком из практических соображений темно-синюю плотную бумагу. По-прежнему он неумолчно болтал — по обычаю уже не британских продавцов, а чисто русских приказчиков, — Савельев слушал его вполуха, рассеянно отвечал, односложно, с барской небрежностью.
