Ирина Цыганок - Печать смерти
– Это не меняет дела. Я хочу выкупить контракт.
– Мне нужны не деньги, а носильщики, – равнодушно отрезала фея.
– Но мой отец заплатит столько, что вы сумеете нанять троих вместо меня одного!
– Повторяю, деньги мне не нужны, и у меня нет времени, чтобы искать замену. Ты подписал договор и получил задаток. Доставишь груз по назначению и отправляйся куда угодно.
Она отвернулась, давая понять, что вопрос исчерпан. Я оказался не готов к отказу. В нем не было здравого смысла.
– Миледи, – из последних сил стараясь оставаться вежливым и спокойным, еще раз попробовал объясниться я. Страшно не хотелось упоминать о своем проклятии, но я должен вернуться домой. – К чему рисковать, нанимая человека, одной ногой шагнувшего в Бездну? Вы ведь понимаете, агония может начаться в любую минуту.
– Не пытайся разжалобить меня, смертник. – Теперь взгляд эльфийки прямо-таки источал презрение. – Каждый из нас может погибнуть, через год или в следующее мгновение, кто знает? Смерть неизбежна. Так что отправляйся к остальным и готовься к дороге.
На этот раз она не только отвернулась, но и успела отойти на несколько шагов.
– Я никуда не пойду, – негромко сообщил я ей в спину.
Боль обрушилась без предупреждения, снова выдавливало глаза, трещала по швам черепная коробка, выворачивало из челюсти сразу все зубы. Заклинание трепало меня гораздо дольше, чем в первый раз, в кабаке. Когда эльфийская ведьма наконец меня «отпустила», я едва сумел выговорить: «Это вам не поможет». Но когда кое-как вытер залившие глаза слезы и пот, вместо ведьмы и ее сородича рядом оказались два стражника из тех, что присоединились к нам уже после высадки на берег. Лица их не выражали ни злорадства, ни сочувствия. Воспользовавшись тем, что я не успел очухаться после магической атаки, один ловко завернул мне руки за спину и тут же принялся обматывать их веревкой. Второй не менее проворно связал ноги. Вдвоем они забросили меня на дно стоявшей за воротами повозки, в спину больно врезались углы чего-то твердого. Сидящий на передке телеги возница недовольно обернулся, окинув осуждающим взглядом нового пассажира, но промолчал. Молчал и я, перевернувшись на бок и устроившись как можно удобнее среди сгруженного в телегу барахла. Рот мне затыкать не стали, но я и не собирался голосить, как беременная девственница.[8] Решить дело добром с нанимательницей не получилось. Грудь давила поднимающаяся откуда-то снизу злоба. В повозку принялись забираться мои товарищи по несчастью. Кидали на дно рюкзаки, пристраивались сверху, свесив через борта ноги. Рядом с «проклятым», естественно, никто старался не садиться. Но свободного места оставалось все меньше и меньше, так что вскоре попутчики мостились уже чуть не у меня на голове.
Телега тронулась. Пейзаж заслоняли спины, бока и еще менее привлекательные части тела пассажиров, и я прикрыл веки. Голову заполнили мстительные мыслишки, впрочем, все как одна, совершенно бесполезные.
– Ну ты и бурый! – раздалось над ухом с ноткой восхищения. Я приоткрыл один глаз – слева на телеге, развернувшись ко мне вполоборота, сидел Суслик. Не сразу узнал его в новой добротной куртке. – Я тут за тобой наблюдал. Ребята говорят, больше одного раза «вихря боли» никто не выдерживает, а ты – второй раз, да еще и огрызаешься!
Я его восторгов не разделял. Не нахожу ничего героического в том, чтобы кататься от боли под ногами у эльфийской сучки. Но пока не видно возможности ни сбежать, ни отомстить стерве. Разговаривать на эту тему с бывшим пьянчужкой не хотелось, поэтому я сделал вид, что задремал.
Странно, первые дни, после того как пойманный воришка заклеймил меня страшной печатью, я ни о чем другом, кроме предстоящей смерти, и думать не мог. Теперь же в голову чего только не лезло. Перво-наперво, естественно, планы побега и отмщения. Но поскольку мое положение со связанными руками и ногами давало не так много пищи для размышлений в этом русле, то мысли то и дело уносились в прошлое, в основном – далекое. Много чего успел я передумать, трясясь на дне телеги сначала по выбитым мостовым Нильдегоссе, потом – по размытому недавними дождями проселку.
На дневном привале охранники извлекли меня из повозки. Развязали веревку на ногах, один из них сводил в ближайший кустарник, потом отвел назад, сунул в связанные руки кусок хлеба и флягу с водой.
Во время короткой стоянки появилась возможность хоть как-то осмотреться. Мы удалились от побережья, и теперь по сторонам от дороги стоял смешанный лес. Здесь, в отличие от продуваемого ветрами с Льдистого океана Каннингарда, весна уже вступила в свои права. Поляны и пригорки зеленели новой травой; на тех деревьях, что сбрасывают на зиму листья, раскрылись почки. Но большую часть леса составляли молодые сосны. Мимо прошел приятель Ильяланны. Он мельком глянул на жующих обед носильщиков. Вот у кого стоило бы поучиться моим карским сокурсникам! Хотя, боюсь, такого высокомерно-пренебрежительного взгляда им не добиться и многолетней тренировкой. Должно быть, это врожденное. Столько ледяного презрения было в серо-зеленых глазах, что кое-кто из моих дорожных товарищей даже заерзал на траве. Надо иметь талант, чтобы одним только видом заставить окружающих почувствовать свою полную ущербность. На меня, впрочем, эльфийская спесь возымела иное действие – страсть как захотелось кулаком согнать брезгливую гримасу с бледной рожи.
Сама леди, вопреки моим ожиданиям, сопровождала обоз. Ее кобыла и жеребец спутника были привязаны к дереву поодаль от общей стоянки.
– Ярвианн! – донеслось с той стороны. Лицо у эльфа тут же изменилось, он прибавил шагу, спеша на зов. Я проследил за ним взглядом, как следят за врагом, чтобы знать, когда он ударит и когда ударить самому.
Ильяланна расстелила на крошечной полянке платок и собиралась потчевать сородича обедом. В том, как она подала эльфу кружку, потом заставила сесть рядом, было что-то властное и одновременно нежное. «Любовники», – машинально отметил я. Голос, призывающий эльфа по имени, потом часто был слышен мне на дне телеги. Судя по всему, леди постоянно требовалось внимание ее спутника. Кстати, «Ярвианн» – это то, что я сумел расслышать; иногда казалось, будто в слове содержится куда больше переливчатых коленец, что-то вроде: «Ярвианниан». Язык, на котором эльфы общались между собой, был полон таких слабо различимых переходов. Впрочем, и сама фея не часто утруждала себя произношением полного имени, обращаясь к другу так только в нашем присутствии (чтобы подчеркнуть превосходство, естественно) или когда была по какой-то причине им недовольна. В добром же расположения духа тот был для нее «Ярви».
