Станислав Романов - Больше, чем игра
С кладбища все выходили тихие, задумчивые. Медленно, чинно расселись по местам в автобусе и поехали обратно в город — на поминки.
Никто не обратил внимания, что и по пути на кладбище, и на пути с кладбища за автобусом, держась в некотором отдалении, неотвязно следовала белая хонда.
На поминки Егор не пошел, сочтя это для себя совершенно излишним. К тому же там пришлось бы пить водку, а он водку не пил ни при каких обстоятельствах. Поэтому, когда автобус остановился возле ресторана, закрытого в этот день на спецобслуживание (читай — поминки), и скорбные люди потянулись из салона автобуса в банкетный зал, Егор постарался незаметно уйти. И ушел.
Домой возвращаться не хотелось. Настроение было не то чтоб совсем поганое, но какое-то тягостное, глухое, и нужно было найти себе какое-нибудь занятие, чтобы хоть как-то отвлечься от этой гнетущей меланхолии.
Чем заняться, чем заняться?
Работой, конечно.
Домой зайти все-таки пришлось. Егор наскоро перекусил, попил чайку. Потом сменил костюм на повседневные джинсы и рубашку, а еще одни джинсы, совсем заношенные, тертые, все в пятнах намертво присохшей краски и застиранную до бледности спортивную майку положил в пакет. Теперь можно было идти в детский сад.
Времени было без скольки-то там два. Тихий час.
Егор сильно удивился обнаружив в группе Леньку. Тот занимался откровенно малярной работой — красил верхнюю часть стены на своем участке в ровный голубой цвет.
— А ты что здесь делаешь? — спросил Егор.
— Как что? Небо красю, — ответил Ленька, орудуя широкой кистью, вставленной в метровый отрезок металлической трубы. Стена была большая, небо, понятное дело, высоко, и просто так, с пола до самого верха не дотянешься, а переставлять стремянку, слезая с нее и вновь залезая, Лентяю было, конечно, не в кайф, вот он и приспособился нарастить себе руку. Голь на выдумку хитра.
— Как там Лена? — спросил Егор.
— Ничего, — сказал Ленька. — Я ее проводил до общежития, как ты просил. Она к себе в комнату пошла, а я сюда вернулся, вспомнил, что у меня завтра экзамен по английскому — полдня, считай, уйдет.
— Ага-ага, — покивал Егор. — И ты решил сегодня зачин сделать.
— Решил, — согласился Ленька, взглянул на Егора искоса и спросил: — А ты чего на поминки не пошел?
— Ну, не пошел, — пожал плечами Егор. — Не захотел.
Он отошел к распахнутым настежь окнам — Ленька открыл их, чтобы поскорее выветривался запах краски — бросил на подоконник пакет со сменной одеждой и вздохнул:
— Тяжело что-то.
— Из-за краски, наверное, — сказал Ленька.
— Наверное, — сказал Егор и стал переодеваться.
На своем участке стены Егор начал работу с рисования потешных огней. Открыл банку с желтой краской, омакнул кисть и принялся красить везде, где накануне сам наметил желтый цвет. Творчествав данном процессе было ноль, но ничего кроме умелой ремесленной работы здесь и не требовалось.
В детском саду закончился тихий час — это было ясно на слух. Далее в распорядке дня значился, кажется, полдник. Потом ребятишек стали разбирать по домам возвращающиеся с работы родители.
Заходила Татьяна Георгиевна, постояла в дверях полминутки, посмотрела, как художники покрывают стены разноцветными разводами, не складывающимися пока в узнаваемую картину, и ушла, ничего не сказав.
В начале шестого Ленька собрал все кисти, которыми работал и сунул их в банку с водой.
— Я на сегодня закончил, — сказал он Егору. — Пойду еще учебник по английскому попытаюсь почитать, а то вот спросят меня завтра на экзамене про герундий — я им и не отвечу.
Егор, стоявший на стремянке, обернулся посмотреть, что успел сделать Ленька. Ленька успел сделать порядочно — выкрасив небо голубым, он загрунтовал белой краской все те места, где полагалось быть снежным пространствам, а снежные пространства были обширными; еще он положил глубокие синие тени от семерых идущих по снегу, но к самим фигурам не приступал — так они ишли по белизне, призраки-тени, пятна синей краски на стене.
— Ступай, Лентяй, — махнул рукой Егор.
— А ты разве не идешь? — спросил Ленька.
— Нет, я останусь, поработаю еще, — сказал Егор. — Я сегодня позже начал, позже и закончу.
На самом деле он, глядя на раскрашенную Ленькой стену, вдруг понял — к а к следует сделать снежные вершины, чтобы на плоскости возникло пространство, глубина, пусть иллюзорная. Он опасаялся, что это ясное ощущение пропадет, забудется к завтрашнему дню, и потому, после нетерпеливого прощания с Ленькой, наконец оставшись один, Егор принялся торопливо смешивать краски.
Он писал. Не красил стену скверными, непригодными для живописи красками, — а именно писал. На улице вечерело; в группе пришлось включить освещение. Леминесцентные лампы, разумеется, совсем не то же самое, что и естественный дневной свет, но это уже не имело значения — Егор знал, какие ему нужны оттенки, какие ему нужны краски. Моменты подобной правильной ясности случались у Егора нечасто, и он их очень ценил; он помнил каждый из этих моментов, помнил, что он сделал тогда.
Татьяна Георгиевна пришла опять. В детском саду, похоже, не осталось больше никого.
— Егор?
— Что? — Егор опустил кисть и со стремянки, сверху вниз посмотрел на заведующую.
— Ты еще долго собираешься здесь оставаться?
— Не знаю. — Егор пожал плечами. — Стих на меня нашел.
Татьяна Георгиевна прошла от дверей на середину группы и оценивающе взглянула на егоровы горы.
— Красиво, — сказала она. — Напоминает Рериха.
— Это похвала или оскорбление? — спросил Егор, хмурясь. Любому художнику сравнение не по душе, даже если сравнивают с великими.
— Хорошо, это совсем не напоминает Рериха, — поправилась Татьяна Георгиевна. — Но все равно здорово.
— Так что, я должен уйти? — спросил Егор, оставаясь на стремянке. — Мне бы хотелось еще кое-что успеть сегодня…
— Да нет, можешь оставаться, если хочешь, — сказала Татьяна Георгиевна. — Я предупрежу сторожа, что ты здесь работаешь.
— Спасибо, Татьяна Георгиевна, — сказал Егор.
— Это тебе спасибо, — ответила заведующая. — До свидания, Егор.
— До свидания.
Минут через пять после ухода Татьяны Георгиевны в группу притащился сторож. Был это щуплый дедок лет шестидесяти пяти с морщинистым и темным, как чернослив, лицом. Егор подивился про себя: что такой сторож может тут усторожить? А дедок походил вдоль стен, прищелкивая языком и держа вид крупного специалиста по художественно-оформительским работам.
— Энта, значитца, ты тута и рисуешь? — спросил он наконец.
