Марина Добрынина - Империя под угрозой. Для служебного пользования
Сознаюсь честно:
— Я думала, тебя убили.
— Жалеешь, что нет?
— Нет, зайчик мой, я еще надеюсь тебя перевоспитать.
— Не стоит! — смеется он, — Я проведу твою переактуализацию. У тебя — хорошие показатели, ты восприимчива. Мне нужен помощник. Кроме того, у меня в резерве тогда будет контролируемый мною резонанс.
Он смотрит на меня, губы растягиваются в мечтательную улыбку. Он будит во мне негативные эмоции, которые не хочется скрывать.
— Резонанс — это великая штука. Его особенности до сих пор не изучены. Очень опасно. Помнишь? Представь только, площадь, заполненная людьми, или хотя бы твое управление. А, может, попадем в здание Правительства?
Фантазия моя с готовностью подсовывает горы трупов и корчащиеся тела умирающих. А посередине мы с Ланковичем. В резонансе, как в акте любви.
— Переактуализация невозможна! — заявляю с апломбом, хотя доля моей уверенности невелика. Статья Карлова когда-то показалась мне заслуживающей внимание.
— Да ну? — смеется он, — а почему же ты тогда боишься?
— Я? Я не боюсь!
— Брось! После переактуализации моя восприимчивость резко возросла. Я ощущаю даже кончиками пальцев пульсацию страха вокруг тебя.
Он трясет своими пальцами перед моим носом. Отвожу нос в сторону, и смотрю на Ланковича с чувством, близким к ужасу. Что-то в его поведении указывает на то, что пора начинать верить.
— Может, не надо? — говорю, и голос мой почти дрожит.
— Надо!
— А если я не подчинюсь? — спрашиваю очень осторожно, готовясь к очень неприятному для меня ответу.
Ланкович весело ржет, глаза его как-то подозрительно блестят. Такое ощущение, будто он долго ждал этого моего вопроса.
— Пойдем, — говорит он и берет меня за руку, — я покажу тебе кое-что. Придумано специально для тебя.
Он вытаскивает меня из кабинета, и мы быстро, так, что я чуть ли не бегу, идем по коридору. Дмитрий подталкивает меня к одной из дверей, выходящих в коридор. Она обита железом, на уровне моих глаз зарешеченное окошко. Ланкович тычет меня туда физиономией и шепчет на ухо:
— Смотри.
Заглядываю одним глазом вовнутрь. Камера как камера. Маленькая, прямоугольная. Койка, раковина, унитаз. Содрогаюсь от омерзения, меня тошнит. На койке сидит нечто. Оно огромное, жирное и явно мужского пола, поскольку вытащило из штанов свой детородный орган, напоминающий пожарный шланг, и увлеченно онанирует.
Ланкович, паразит, кладет свою лапу мне на затылок и удерживает мою голову так, чтобы я продолжала наблюдать все эту гадость.
— Отпусти, — шиплю я и пытаюсь вывернуться.
— Ты проверь его, просканируй, — ехидным тоном советует Ланкович.
Я с интересом, надо отметить, подчиняюсь, удивляясь тому, почему не догадалась сама. Зрелище, наверное, подействовало отупляюще. Провожу предварительное обследование и ужасаюсь. Я даже не могу назвать сексом то, что исходит от этого монстра. Какая-то бесконечная бешеная жажда.
Чудище понимает, что за ним наблюдают, отвлекается от своего интересного занятия и смотрит в мою сторону. Вхожу в контакт почти против воли и тут же вырываюсь, крича:
— Отпусти меня, отпусти! Дмитрий, черт возьми!
Ланкович действительно убирает руку и глядит на меня, ухмыляясь. У меня хватает сил только на то, чтобы прислониться к стене и отдышаться. Да уж! Тут не нужно быть Мастером, чтобы понять, что творится сейчас у меня в голове. На морде все написано. Печатными буквами. Я отчаянно боюсь, я в панике. За те мгновения, что я побывала в сознании монстра, я поняла, что психика его безнадежно искалечена. Его аура черная, с красными всполохами. Его сознание хаотично, но не так, как это бывает на последней стадии актуализации, а как-то иначе. Открыт один канал, по которому его мысли беспорядочно курсируют, в конце канала какая-то структура. Именно она и вызывает эту ненасытность. И хуже всего то, что его сознание засасывает в себя, как черная дыра. Я еле вырвалась.
Ланкович доволен, это видно по его лицу.
— Хочешь что-то спросить? — интересуется он.
— Ага, какого он роста?
— Ну, порядка 195–198 см. Я его не измерял. А что?
— Да так, — вздыхаю, — ничего.
— У вас как, — заинтересованно спрашивает Ланкович, — в Высшей школе СИ с физкультурой было?
Снова вздыхаю.
— Плоховато.
И опускаю глаза. Совсем плохо. Это Ланкович у нас силовик, а мы так, гуманитарии несчастные. Хорошо хоть, стрелять на работе научили. Но стрелять-то как раз не из чего. Только из пальца. Пиф-паф!
— И что ты хотел сказать мне всем этим? — задаю я волнующий меня вопрос, показывая рукой в сторону камеры, из которой опять раздается многозначительное сопение.
— Я сжег ему часть мозга, — серьезно отвечает Ланкович, — перестроил сознание. Если ты будешь себя плохо вести, я отведу тебя к нему в камеру и закрою дверь. Я зову его Джо, Красавчик Джо. Ты представляешь, что произойдет с тобою даже за две минуты пребывания с ним наедине?
Да уж, представляю. Мне уже плохо, от одного представления.
— Но жить ты будешь, — продолжает безгранично милый Ланкович, — и работать тоже. Попробуем?
Я смотрю на Ланковича, вспоминаю, как он попал ко мне в застенок когда-то, в бытность мою следователем, и эта мысль приносит некоторое удовлетворение. Если бы это повторилось сейчас, Дмитрий тоже смог бы жить и работать, но вот любить — никогда. Я довольно улыбаюсь.
— Нет, — говорю, — не будем пробовать. У меня фантазия очень богатая. Я и так все вижу в деталях.
— Видеть — одно, — усмехается Ланкович, — а вот чувствовать…
Он меня раздражает. Страшно хочется дать по морде, но чревато.
— Все, — отвечаю твердо, — хватит. Ты хотел работать. Пошли.
Дмитрий тихо смеется. Идем обратно.
— Ну и методы у тебя, Ланкович, — бурчу я себе под нос.
Он ржет в открытую. Скотина!
Глава 8
Ланкович приготовил все, как в лучших домах Лондона и Парижа. Целых два кресла, правда, немного потрепанных временем, но все же вполне устойчиво стоящих на своих маленьких алюминиевых ножках, столик, сооруженный из плоского зеленого ящика, и пакет с яблоками у стола.
— Садись, Майя, — предлагает он великодушно, подталкивая меня к одному из кресел.
— А яблоки зачем? — недоумеваю я.
— А мне так больше работать нравится, — объясняет потенциальный актуализатор, — от них голова быстрее проясняется. Не люблю шоколад.
Он присаживается напротив, вытягивает свои длинные ноги и смотрит на меня пронзительным взглядом. Аж мороз по коже. Но вижу же — самому боязно.
