Ольга Малашкина - Три смерти и Даша (СИ)
— А я не знала, что ты плохо видишь, — сказала Даша.
— Я тоже, — добавила Лейла.
— У меня — минус девять. Я практически не различаю черты лица.
Вдруг Даша рассмеялась.
— Ты чего, — спросила Лейла.
— Ну, вот, а ты переживала, что тебя любят только за красоту!
— М — да — а, — протянула Лейла. она не знала, смеяться ей или плакать.
— Ну, я пошел, — сказал Паша.
Уже в дверях он спохватился: "Ах, да, совсем забыл — Лейла, прости меня, пожалуйста".
— За что? — не поняла девушка.
— За самоубийство. Наверное, с тобой такое впервые.
— Да.
Лейла посмотрела на Пашу тяжелым взглядом, потом вдруг размахнулась и ударила его кулаком по лицу: "Никогда больше так не делай, понял?!"
Паша вытер кровь, текущую из разбитой губы. Он не переставал смотреть на девушку влюбленными глазами: "Не буду. И не собирался. Все‑таки Она правильно сказала — ради тебя нужно перевернуть мир, а не травиться".
— Она — это кто? — уточнила Лейла.
— Смерть. Я ее видел.
Когда Лейла вернулась в комнату, ее трясло.
— Ты чего? — спросила ее Даша.
— Он тоже Ее видел.
— Кого — ее? А — а-а — Ее. А насчет Пашки ты все‑таки подумай. Вот она — любовь твоей жизни!
— Типун тебе на язык. Любовь! А со смертью что будем делать?
— Я не знаю.
— Я — тоже.
Стемнело. Во дворе, исключая пьяные песни и тупое ржание в беседке, было тихо. Потом стихло и это. И только Пашка — сатанист ползал по земле под окном Лейлы около ее клумбы и, шепотом матерясь, сажал тюльпаны.
Катя — заведующая женским отделением психиатрической больницы — сидела в своем кабинете, листая одну из многочисленных историй болезни. За дверью кабинета было тихо — больные умудрялись ходить бесшумно даже по старым, скрипучим полам отделения. Изредка доносились тяжелые шаги и неприятный, протяжный скрип половиц, когда мимо проходил кто‑нибудь из санитаров, или дружный топот, сдержанное хихиканье, когда проходили студенты — практиканты. Еще тишину время от времени нарушали резкие вскрики, ссоры или продолжительные истерики больных, но, в общем, было тихо.
Больница была та самая, возле забора которой встретились Лика и Антон.
За дверью послышались шаги. Катя не придала этому значение. Вдруг дверь резко без стука распахнулась. Катя привычно насторожилась и приготовилась звать санитара и привычно же не подала виду. Но когда она увидела вошедшего, то с облегчением вздохнула. Это был Рома — зав. мужским отделением.
Несмотря на должность, в общении они оба успешно обходились без отчества. Все в больнице — от медперсонала до практикантов и пациентов звали их просто Катя и Рома. Виной тому была их молодость. Кате было двадцать восемь, а Роме — двадцать семь.
Весьма юный возраст для заведующих отделениями. Но, что делать, если высшее медицинское образование было в больнице не у многих, и количество пациентов, имеющих его, значительно превышало количество дипломированных врачей. Вот, Рома с Катей и возглавляли отделения исключительно благодаря дипломам. Правда, надо сказать — возглавляли.
Виною в отсутствии квалифицированных психиатров была отчасти городская политика в отношении душевнобольных. Больница почти не финансировалась. Официально считалось, что в таком благополучном городе, как этот не сходят с ума. На самом же деле ужасная экология и равнодушно — потребительское отношение властей к простым гражданам плодило множество сумасшедших.
Местные, учащиеся на врачей, в психиатрию не шли, помня об ужасных условиях работы и максимально низкой зарплате, а если и шли, то не в родном городе. Катя и Рома тоже прекрасно об этом знали, но Рома был альтруистом и хотел помочь больным именно в своем городе. Катя же считала, что не сможет внести существенного вклада в науку. Иллюзий на свой счет она не питала, поэтому решила не искать лучшей доли и остаться в родном городе.
Катя встала навстречу Роме. Спрашивать первой она не хотела так, как была уверенна — ничего хорошего Рома ей не скажет. Так они и стояли некоторое время молча друг напротив друга. Катя была высокой и худой, глаза у нее были темные и устало — печальные. Кто бы мог подумать, что можно так стильно выглядеть в брючном медицинском костюме и длинном расстегнутом халате, но Катя выглядела именно так. И стрижка у нее была короткая и очень стильная. На шее у нее розовел длинный тонкий шрам.
Рома выглядел далеко не так хорошо, да он к этому и не стремился. Был он тоже высок и худ. Он слегка сутулился, кисти рук имел непропорционально большие. Его голубые глаза смотрели на все и всех с любовью и нежностью, и он часто и солнечно улыбался.
Наконец Рома нарушил молчание: "Ну, что, ты не слышала ничего о сбежавших?"
— Нет, а ты?
— И я — нет. А ведь один из них очень опасен.
— Да? Ах, да, точно. Напомни, что он там натворил.
— Девушку свою зарезал. Был уверен, что она хочет его бросить. Неделя оставалась до их свадьбы. Катя потерла шрам: "Что — бред ревности?"
— Ну, да. Еще и малопрогредиентная шизофрения*. Он даже под лекарствами здесь все мыл и стирал. Все боялся каких‑то инфекций. Придурок.
— Все они тут такие, не слышал?
— Что, серьезно? Да, неужели? А я не знал, — засмеялся Рома.
— Знаешь, я только сейчас вспомнила: где‑то за неделю до их побега ко мне приставала одна пациентка. Все говорила, что они хотят сбежать. Сейчас думаю: почему, дура, ее не послушала. И не волновались бы сейчас. Все‑таки, насколько мы привыкли их игнорировать.
— Я завтра к маме поеду, — резко сменил тему разговора Рома, — А то что‑то давненько она мне не говорила: "Сынок, когда же ты, наконец, женишься?"
— А ты?
— А что — я?
— Когда ты женишься?
— Не знаю, — честно ответил Рома.
— Ну, ты давай, не тяни, не расстраивай маму, — засмеялась Катя, — К твоим услугам все женское отделение — выбирай любую.
— Любую? Ой, даже не знаю…
— Могу посоветовать. На Лизке женись — она нимфоманка. Или на Инке — у нее любовный бред. Раньше президент ее любил, а теперь — ты. Так, что — подумай хорошо.
— Да? А я и не знал. Какой я, оказывается популярный. Надо подумать.
— Ой, как же я забыла про Катю! Как я могла. Она же у нас будущее предсказывает. Все наперед будешь знать.
— Какой ценный навык. Вот, на Кате и женюсь. Если согласиться, конечно.
— Да, как же она не согласится — ты жених видный.
— Да? Спасибо.
Катя и Рома стояли и смеялись, когда тишину, как всегда здесь бывает, неожиданно нарушил громкий протяжный плач: "А! А — а-а — а-а — а!"
