Игорь Борисенко - Человек без души
Все было просто – отец девушки предпочел выбрать самый выгодный вариант. Он отдал ее в жены сыну того, кто по праву назывался самым могущественным владетелем и магом во всей Закатной провинции. И уж конечно, Дальвиг, имевший пятьдесят крестьян и клок земли, от границы до границы которого можно было проскакать за полчаса, был последним в списке претендентов.
Но даже не бедность на самом деле стояла между Изуэлью и Дальвигом. Юноша был изгоем. Его терпели в обществе по странной прихоти, как высокородного шута, потешаться и издеваться над которым не в пример интереснее, чем над обычным дурачком. Все знали, что будущее Дальвига предрешено, ив нем нет ничего хорошего, все знали, что за дружбу с ним можно поплатиться положением в обществе, а то и жизнью.
Девять лет назад Сима и еще несколько Высоких обманом и коварством захватили замок Высокого Кобоса, Беорн, и на глазах застывших в ужасе жены и десятилетнего Дальвига зверски убили его. Мальчик был еще слишком мал, чтобы понять, отчего одни Высокие убивают другого, куда смотрит Император и сам всемогущий Белый Бог-Облако… Он понял только, что Сима и его сообщники сделали это безнаказанно, и единственный, кто может когда-нибудь отомстить, – это сам Дальвиг. Родной замок был разрушен, слуги почти целиком истреблены. Мать смеющиеся вельможи отдали на растерзание солдатам, и сами с удовольствием наблюдали, как жену Высокого насилует толпа пьяных вояк. Дальвига тоже ждала подобная участь – среди солдат нашлись такие, кто был бы не прочь совершить насилие над ребенком. Но гордый сын Высокого сбежал от них и спрятался в выгребной яме. Некоторые видели, куда он спрыгнул, однако никто не пожелал лезть за воющим от страха и ненависти мальчишкой в вонючую дыру.
Еще до того, как все это случилось, когда Дальвиг и его мать стояли на коленях у остывающего трупа отца и мужа, Высокие обсудили между собой их судьбу. Кто-то предлагал убить обоих, чтобы избежать возможных неприятностей в будущем – особенно с мальчишкой. Но Высокий Сима был иного мнения. Улыбаясь сквозь свою густую черную бороду, он прогудел:
– Нет, это будет слишком просто для сопляка и потаскухи. Пускай они выпьют до дна горькую чашу вины отца семейства. Для Кобоса мало одной смерти, но мы с вами не в силах воскрешать его и убивать снова. Будем милосердны, как учит нас Бог-Облако. За него заплатят другие. Пускай живут, со всей силой ощущая невзгоды, которые обрушиваются на отступников, и станут поучительным примером для будущих вольнодумцев. Я думаю, эта кара будет весомее смерти. А что до мальчишки – как только ему сравняется двадцать лет, он отправится за отцом.
Тогда Дальвиг не понимал половины из того, о чем говорил проклятый бородач, однако слова о смерти в собственное двадцатилетие он не забыл. После этого он пережил очень, очень многое – особенно для маленького мальчика, до того пребывавшего в роскоши и благополучии. Обширные и богатые земли Кобоса были конфискованы и поделены между соседями, сокровища разграблены, мать, едва пережившая многочисленные надругательства, тронулась умом. Единственное, что осталось у Дальвига, – его наследственный титул Высокого и нищая, полная унижений жизнь. Когда он стал побольше, лет пятнадцати, из соседних и даже дальних замков стали приезжать глашатаи – словно ничего не случилось, они звали его на пиры и праздники. Сначала он гневался при одном только виде одетого в богатые одежды конника, кидал в них грязью и камнями, но потом не выдержал и отправился на один из балов. Все были рады, когда он прибыл, и всласть посмеялись над его грубыми манерами, над его нелепой и убогой одеждой. Становясь белым от гнева, Дальвиг бросался на обидчиков, но слуги оттаскивали его прочь. Среди Высоких и их вассалов помельче не было принято драться на кулаках, а меча или даже захудалого кинжала у Дальвига отродясь не было. Никто и никогда не учил его фехтованию, куртуазным манерам и изящным приемам езды на лошади. Никто не хотел становиться его другом, и единственное, на что он мог рассчитывать, – жалость.
Пустой и неухоженный замок подавлял Дальвига своими гулкими комнатами и залами. С самого детства они казались ему гробницами, наполненными призраками тех людей, что обитали здесь до разорения. Пыль, мусор, птичий и мышиный помет стали единственным убранством большинства покоев. Что может быть страшнее? Только эти же самые комнаты, наполненные воем сумасшедшей женщины, бывшей красавицы, гордой и статной Мюриэллы. Мать Дальвига долго болела, не вставая с постели с того страшного дня. Позже оказалось, что она тронулась умом. Немного оклемавшись, Мюриэлла целыми днями сидела, уткнувшись взглядом в угол, и только иногда принималась кричать, так дико и страшно, как она не кричала даже в грубых объятиях захватчиков и убийц.
Еще некоторое время спустя выяснилось, что мать Дальвига беременна. Старая кухарка, вместе с мужем и сыном пережившая резню и оставшаяся верной хозяевам, не посмела убить плод во чреве безумной матери. Ближе к тому сроку, когда должно было появиться дитя, Мюриэлла вдруг стала приходить в себя. Понемногу к ней вернулась способность разговаривать, есть самостоятельно, узнавать окружающих и даже гулять вокруг замка. Лишь только жуткие припадки, сопровождаемые ревом смертельно раненной медведицы, продолжали преследовать ее.
Дитя родилось здоровым и крепким, и это влило в Мюриэллу новых сил. Словно какое-то знание придавало ей жизни. Дальвиг смутно помнил это время. Кажется, мать говорила что-то о том, что в ребенке возродился ее умерщвленный муж, и ее нисколько не смущало, что это была девочка. Одно время казалось, что вернулась прежняя Мюриэлла – стройная, опрятная и красивая лицом, гордая осанкой и манерами. Убожество жилища и одежд не смущали ее, даже прошлое как будто отступило вместе с жуткими приступами…
Временное облегчение кончилось не сразу. Беда возвращалась постепенно, исподволь. Девочка, с виду вполне нормальная и здоровая, медленно росла, поздно начала ползать, садиться и ходить. Говорить она не умела до четырех лет, а когда произнесла первые слова, в них почти не было смысла. Так, постепенно, стало ясно, что маленькая Этаэль лишена ума. Она была тихой и спокойной, но толком не могла ни справить нужду, ни поесть. В будущем из нее грозила вырасти внушающая жалость и отвращение дурочка – существо, почти что не способное жить без посторонней помощи.
Старая кухарка первой поняла это, потому что ее собственный сын, выполнявший в замке всю грязную работу, тоже с рождения страдал скудоумием. Когда осознание страшной правды настигло Мюриэллу, она разом превратилась в старую, сгорбленную и морщинистую развалину. Это напугало Дальвига едва ли не сильнее, чем смерть отца и прочие ужасы, испытанные им за пять лет до того. Мать, за ночь состарившаяся на тридцать лет, ее внезапно вернувшиеся припадки, страшная весть об ущербности сестры.
