Игорь Борисенко - Человек без души
Обзор книги Игорь Борисенко - Человек без души
Это история черного. Черного, отдавшего душу Мраку, дабы отомстить светлым – убийцам его отца.
У него еще мало силы – только волшебные жезл и меч…
У него еще мало спутников – только шайка лихих наемников и отряд «живых мертвецов»…
Но ЦЕЛЬ у него уже есть.
И цель эта – схватиться когда-нибудь на равных с самим Богом светлых!..
Игорь Борисенко
Человек без души
ЗНАК ГРОЗЫ
Беспросветная черная ночь накрыла весь мир от края до края, утопив в своих волнах землю и небо. Звезды и луну поглотили клубы темных туч, еще вечером приползших со зловещего Севера, обиталища всех самых пугающих демонов и духов мира. Мелкий, плотный, совсем не по-летнему холодный дождь хлынул вниз из объемистых животов небесных великанов, которые раскрывались с грохотом грома и блеском молний. Густой и жуткий в своей кажущейся бесконечности рокот катился с одной стороны света к другой, потом незаметно разворачивался и проделывал обратный путь. Он то затихал, потрясая небеса где-то в невообразимом далеке, то вдруг грозил расколоть само мироздание прямо над головой. Молнии как языки чудовищных змей высовывались из недр туч и стремились лизнуть землю, ухватить с нее побольше, утащить вверх и перемолоть там в новые порции дождя. С каждым мгновением они били все чаще, становились все больше и больше. Сначала десятки, потом сотни молний, казавшихся корнями выросших на небе неведомых деревьев, с непостижимой для человеческого глаза скоростью прорастали вниз.
Дальвиг Эт Кобос сидел на широком каменном подоконнике, в одной из верхних комнат своего полуразрушенного, пустого и холодного замка. Узкое бледное лицо было бесстрашно обращено прямо к окну, за которым отвесно хлестали толстые водяные струи. Ветер, почти умерший и незаметный, сочился сквозь проем, много лет не знавший стекла. Иногда он из последних сил пытался пробиться через дождевую завесу и выбрасывал на Дальвига и его подоконник горсти воды. Карие глаза юноши щурились, ибо ни дождь, ни ночь не мешали ему видеть грозу во всем ее яростном великолепии. Мертвые вспышки молний то и дело обнажали ломаные черные линии горизонтов, сжавшиеся, жалкие кучки деревьев на вершинах близлежащих холмов и змеившиеся вокруг разбитых и заросших кустами замковых стен овраги, похожие на старые, незарастающие раны на теле земли. Тонкие губы Даль-вига растягивались в едва заметной усмешке, и так же легко, мимолетно шевелились.
Нет, он не считал молнии, он не читал стихов, он не бормотал молитв. Ярость владела всем его существом – как разумом, так и телом. Глубоко проросшая, как корни небесных деревьев. Черная, как эта ночь. Ослепительная, как эти молнии. Оглушительный шелест дождя, стук его обезумевших потоков о каменные стены, нарастающий и утихающий грохот грома и всплески молний от края до края мира – все это как нельзя кстати гармонировало с бурлящими чувствами Дальвига. Он любил грозу. Ах, как он любил грозу! Счастье видеть и слышать торжествующий рев непобедимой стихии давало ему хоть какое-то успокоение и надежду на будущее. Есть на свете сила, ярость которой безгранична. Значит, достижение равного могущества тоже возможно в принципе, и человеку, сравнявшемуся в мощи с грозой, будет по силам победить любого врага… У него, несчастного и всеми презираемого сына покойного Кобоса, очень много врагов. Одной ярости, клокочущей сейчас в жилах Дальвига, не хватит ни на что. Потому он сидел на подоконнике, пытаясь обуздать собственные чувства и упиваясь грозой. Она, похитительница жизней, сокрушительница смелых и сильных, подпитывала его самим фактом своего существования. Если есть гроза в небе, значит, возможна и гроза в человеке. Он встанет до небес и сверкающей дланью накажет каждого, кто имел неосторожность оказаться на противной стороне.
Дальвиг глядел в ночь. Молнии вспыхивали одна за другой, пронзая плетями разрядов клубящиеся внутренности туч на многие льюмилы вдаль. Ничем не сдерживаемый мысленный взгляд летел над холмами и рощами, трепетавшими каждым листочком под теми реками, что лились вниз из прохудившегося небесного моря. В темноте, в дальней дали, за которую и ясным днем не проникнуть взором обычным, скрывался замок Бартрес. Именно сейчас, в эту страшную ночь, молодой Лорма Эт Сима, сын самого уважаемого и знатного из местных Высоких, овладел в первый раз своей молодой женой Изуэлью. Девушка, прекраснее которой не было на всем свете, принадлежала другому, мало того – сыну убийцы отца. Вновь и вновь Дальвиг сжимал худые пальцы в костлявые кулаки и буравил бессильным взглядом ночь…
Он видел Изуэль всего три раза. Три долгих раза он гостил на западе, в небогатом замке ее отца. Был на балах и приемах вместе с десятками других молодых людей, искавших кто развлечений, кто судьбы, кто дармовой закуски, кто хорошей драки. Изящные губки Изуэли, словно выписанные рукой нашедшего идеал художника, дарили ему свою обворожительную улыбку. Взгляд ее глаз, таящих в своих глубинах чарующие голубые звезды, внушали Дальвигу надежды на счастье и любовь. Золотые волосы струились щедрыми волнами по краям овального лица, и непослушные, но такие милые локоны выбивались из-под тонкого серебряного обруча и спускались на лоб. Кожа ее руки была нежнее лебяжьего пуха, а прикосновение – легким, пронзающим тело насквозь непонятными импульсами дрожи. Один раз она коснулась руки Дальвига своей, когда просила не продолжать ссору с забиякой из свиты Высокого Лормы. Именно тогда Дальвиг понял, что любит это неземное создание, плывшее по залу в окружении уродливых, галдящих и скрежещущих своими отвратительными голосами людишек. Ее тонкое тело должно было радовать глаз вечно, до скончания мира кружиться рядом в непередаваемо прекрасном танце… Ее голос должен был звучать тихим прозрачным ручейком, нежным, веселым и никогда не надоедающим.
И вот теперь Изуэль в руках наглеца Лормы, циничного и грубого нахала, плюющего на все и всех вокруг. Эти глаза изливают свой волшебный свет чудовищу, ее идеальные губы во власти хищного рта, ее тонкое, нежное тело хватают кривые лапы. В четвертый раз явившись в замок отца Изуэли, Дальвиг получил от ворот поворот. Муж для девушки на выданье был выбран, и остальным дорогу закрыли, чтобы даже намек, даже крошечное пятнышко подозрения не оказалось на подвенечном платье избранницы будущего повелителя Бартреса.
В тот вечер, когда Дальвиг, не видя дороги, скакал обратно по глухой лесной тропинке, перед заполненными злыми слезами обиды глазами стояли закрытые ворота и хохочущие рожи стражников над ними. Ему казалось, что у него только что отобрали единственное возможное счастье в жизни. Отобрали – чтобы отдать врагу, сыну врага. Лорме. И потому стало уже совсем не важно, что Изуэль одинаково обворожительно улыбалась и подавала руку еще десятку юношей, навещавших замок отца. Не важным стало, была ли любовь Дальвига мимолетным юношеским увлечением, загорающимся ярко и сильно, как старая бумага, и также быстро превращающимся в пепел, – или вечным, всеобъемлющим, могучим чувством, родившимся раз и навсегда… Ее отдали Лорме – это было главным.
