Майя Тобоева - Дева гор
…Любила ли она Мэкчира? Она не знала. Но жизнь сама все за нее решила, когда Отец Штормов наслал бурю, разом похоронившую в морской пучине отца и братьев. Несколько дней и ночей просидела Имэн на берегу, пока рыбаки из соседнего селения не привезли с Дальних островов обломок отцовской лодки, опущенный потом в могилу — одну на всех — с одеждой погибших.
Вскоре умерла мать, и Имэн боялась, что Мэкчир уйдет, оставив ее одну в осиротевшем доме, а он остался: каждое утро разводил огонь в очаге, готовил похлебку, делал всю работу по дому.
Так они и жили какое-то время, но однажды на пороге черной тенью возникла старуха. Имэн, ни разу в глаза не видавшая свою бабку, сразу узнала ее, — это могла быть только она. Та, что заговаривает ветер. Та, чье имя запретно.
Пожаловала, наконец… А ведь даже на похороны дочери не явилась. Чужими, непослушными губами Имэн спросила:
— Зачем пришла?
Старуха пронзила ее взглядом:
— Ты знаешь, зачем.
И была права. Имэн знала.
— Мне не нужен твой дар. Я не возьму. Не приму. Не хочу.
Взгляд дэхтэ — буравящий, неотступный — глядел в душу:
— Не кричи. Так надо.
— Нет.
— Не спорь с судьбой, глупая девка…
— Уходи.
Не сказав больше ни слова, дэхтэ вышла. Хлопнула дверь — Имэн не сдвинулась с места. Такой — безмолвной, неподвижной — увидел ее вернувшийся Мэкчир. Оробело протянул руку, разжал кулак:
— Она дала мне это. Для тебя…
Серебряная птица с раскинутыми крыльями лежала на его ладони. Накатила черная волна. Нечем стало дышать.
— Зачем ты это взял, зачем…
В тот же день на побережье обрушилась буря. Страшен был гнев Отца Штормов, а в погребе Имэн, крепко прижавшись к Мэкчиру, прислушивалась к вою и грохоту над головой и вдруг почувствовала, как ворохнулось под сердцем дитя…
Когда все утихло, взметнулись к небу костры: Отец Штормов, мы выдержали ниспосланное тобой испытание, будь милостив к нам!
Мэкчир, выведя Имэн из погреба, тоже развел небольшой костерок: жертв морскому владыке он приносить не собирался, но веселые язычки пламени радовали глаз, грели душу. Имэн посмотрела на него и впервые за много дней улыбнулась: море забрало у нее отца и братьев, но теперь у нее был муж, и она носила его ребенка.
Мэкчир, узнав об этом, потерял дар речи — как хлебал уху, так и застыл с открытым ртом и поднесенной к нему ложкой, что немало позабавило Имэн, с недавних пор снова поверившую в возможность счастья.
Когда он предложил ей уйти с ним, Имэн спросила совета у тетки, чьего мужа и сына Отец Штормов забрал семь лет назад, и та задумчиво покачала головой: «А как тебя примут там? В горах народ дикий…»
Курились поодаль дымки коптилен, колыхались на ветру сети, море — тихое, спокойное — баюкало на груди лодки, а бегущая от берега дорога была пустынной — ни повозки, ни пешего путника.
— Эх, дитятко, неужто и впрямь пойдешь незнамо куда, — вздохнула тетка.
А Имэн было все равно — куда, лишь бы подальше от этих несчастных селений, от кладбищ, где половина могил была пустой. Уйти далеко-далеко, чтобы не слышать рокота моря, в котором ей всегда будут мерещиться голоса отца и братьев…
До первых холодов женщины не переставая судачили о Мэкчире и его рыбачке, а с наступлением зимы поневоле пришлось придержать языки: сына углежога в селении изредка видели, его жену — нет.
Сноха старосты, Харанач-языкастая, чьи глаза глядели в разные стороны будто бы нарочно для того, чтобы все подмечать, а правое ухо (на левое она была глуховата) высовывалось из платка в ожидании сплетен, — Харанач-то по весне первой и узрела чужачку: в накинутом на плечи мужнином тулупе сидела та возле своего домишка, держа в руках маленький сверток. Харанач не надо было объяснять, что это за сверток — как-никак, сама шестерых на ноги подняла. Ахнув, бросилась она с новостью к соседям, больше всего боясь, как бы ее не опередили.
Вскоре у колодца гомонило целое собрание:
— Повитуху-то он не звал! Должно быть, эти рыбачки рожают, как кошки…
Два вопроса не давали покоя: кто родился — парень или девка, и на кого похоже дитя? Промаявшись полдня, Харанач заявила товаркам: она не она будет, а на ребенка сходит и посмотрит. А что? Не укусят же ее там!
Вернулась Языкастая быстрей, чем ее ждали. Вид у нее был не так чтобы очень довольный.
— Ну! Не томи душу!
— Мэкчир сказал — девка.
— А она что?
— Что, что. Столбом стояла и глазищами хлопала.
— Значит, с ней ты не поговорила? — спросила Харанач ее соседка Нэкэ.
— А о чем мне с ней разговаривать? — вскинулась Харанач. — Она, небось, и говорить-то по-человечески не умеет.
— Может, помочь чем надо…
К вящему удивлению кумушек, Нэкэ и на самом деле сходила к чужачке.
Мэкчира дома не было, а хозяйка сидела перед очагом, глядя в огонь. Тут же на старой овечьей шкуре, безмятежно пуская беззубым ртом слюнки, лежала малютка. Нэкэ всмотрелась в ее личико: какая хорошенькая! И главное — девочка! А у нее одни сыновья…
Оглядела жилище: голые стены, топчан, стол да лавка. Ни покрывала, ни коврика… И одежка-то изрядно обносилась: в чем пришла прошлым летом, в том и ходит. Какое-то время женщины молча смотрели друг на друга. Первой нарушила молчание Нэкэ, не вполне, впрочем, уверенная, что хозяйка сможет ответить на ее приветствие. Но чужеземка, паче чаяния, ответила, непривычно растягивая слова, будто песню пела:
— Мэкчир ушел… — наморщила лоб, вспоминая слово. — В лес… В лес ушел.
Худенькая девчонка с печальными запавшими глазами походила на отбившуюся от стаи пичужку, и у Нэкэ защемило сердце: когда-то и ей пришлось здесь несладко, а ведь она была всего-навсего из соседнего селения…
— Я — Нэкэ. А ты?
— Имэн.
— А дочку как зовут?
— Эйки.
Знакомство состоялось, и с тех пор Нэкэ частенько захаживала в дом на отшибе: то занесет козьего молока малышке, то пяток яиц. Имэн быстро научилась сносно изъясняться на чужом языке, и Нэкэ как-то спросила, что значит имя девочки. Та ответила:
— Птица… По-вашему — «йалнур».
— Какое хорошее имя! Белоликая будет оберегать ее…
Имэн странно посмотрела на нее и ничего не сказала. Она редко брала на руки ребенка, а однажды, придя их проведать, Нэкэ застыла на пороге, увидев, что ползающая по полу девочка привязана веревкой к ножке стола.
Имэн нехотя объяснила:
— Это чтобы она к очагу не подобралась.
Нэкэ не сразу нашлась, что сказать. В Дагнабе матери носили детей за спиной, а подросших передавали на попечение ребят постарше. Иных способов не ведали.
— Не делают у нас так. И ты бы не делала. Еще увидит кто…
