Джон Толкин - ДЕТИ ХУРИНА (НАРН И ХИН ХУРИН)
— Будь щедр, но раздавай лишь свое, — говорил он Турину.
В награду за помощь Садор вырезал мальчику фигурки людей и зверей. Но Турин больше всего любил его рассказы. Ведь юность Садора пришлась на дни Браголлах, и он любил вспоминать те времена, когда еще не был жалким калекой.
— Да, сын Хурина, говорят, то была великая битва. Меня взяли из лесов и послали на войну, но в самой битве я не был — а поспей я в битву, быть может, заслужил бы себе увечье попочетнее. Мы пришли слишком поздно, нам только и осталось, что отвезти домой тело старого государя Хадора — он пал, защищая короля Финголфина. После этого я служил в Эйтель Сирион, могучей крепости эльфийских королей. Много лет провел я там — или это теперь так кажется, оттого что больше в моей жизни нечего вспомнить, такая она была серая и тусклая? Я был в Эйтель Сирион, когда ее осадил Черный король — Галдор, отец твоего отца, держал эту крепость от имени верховного короля. Он погиб во время осады, и я сам видел, как твой отец встал на его место, хотя был еще совсем молод. Говорили, что дух его пылает столь жарко, что меч накаляется в его руке. Он повел нас, и мы оттеснили орков в пески — с того дня и до сих пор не смеют они приближаться к стенам Эйтель Сирион. Но я, увы, был по горло сыт битвами и сражениями — вдоволь нагляделся я на кровь и раны. Я затосковал по родным лесам, и меня отпустили домой. Пришел я домой — и изувечил себя сам: бежишь от беды — а она навстречу.
Вот что рассказывал Садор Турину. Турин же, подрастая, начал задавать вопросы, на которые Садору бывало трудно ответить. Старик часто думал, что такие вещи мальчику лучше бы узнать от родных. Однажды Турин спросил:
— А это правда, что Лалайт была похожа на маленького эльфа? Так говорил отец. А что это значит, что она кратковечнее?
— Да, она была похожа на маленького эльфа, — ответил Садор. — В начале жизни видно, что дети людей и эльфов — близкие родичи. Но дети людей растут быстрее, и юность их коротка — такова наша судьба.
И Турин спросил:
— А что такое судьба?
— Насчет судьбы людей, — ответил Садор, — спроси кого-нибудь поумнее Лабадала. Но всем известно, что мы быстро устаем и умираем, и многие гибнут еще до срока. А вот эльфы не устают, и умирают лишь от тяжких увечий. Они исцеляются от многих ран и горестей, которые для людей смертельны, и говорят, что, даже если их тела гибнут, они все равно потом возвращаются. А мы нет.
— Значит, Лалайт не вернется? — спросил Турин. — А куда она ушла?
— Она не вернется, — сказал Садор, — А куда она ушла — этого никто не знает. По крайней мере, я не знаю.
— А это всегда так было? Или это от Черного короля, как Злое поветрие?
— Не знаю. Позади нас — тьма, и о том, что было до нее, почти ничего не говорится. Может, отцы наших отцов и знали что-нибудь, но нам ничего не поведали. Даже имена их забыты. Горы отделили нас от прежней жизни. Мы бежали сюда, а от чего — никому не ведомо.
— Они боялись, да? — спросил Турин.
— Может быть, — ответил Садор. — Может быть, мы бежали потому, что боялись Тьмы — пришли сюда, а она и здесь настигла нас, и бежать дальше некуда, разве что в Море.
— Но мы больше не боимся, — сказал Турин. — Не все боятся. Отец не боится, и я не буду бояться. Или буду бояться, но буду скрывать это — как мама.
Садору показалось, что глаза у Турина совсем не детские. "Да, горе острит острый ум", — подумал старик. Но вслух он сказал:
— Знаешь, сын Хурина и Морвен, каково будет твое сердце — это Лабадалу неведомо, но раскрывать его ты будешь нечасто и немногим.
И Турин сказал:
— Наверно, лучше не говорить, чего тебе хочется, раз это все равно невозможно. Но знаешь, Лабадал, я хотел бы быть эльдаром. Тогда бы Лалайт вернулась, а я был бы еще здесь, даже если бы ее не было очень долго. Когда я стану большой, я пойду служить эльфийскому королю, как и ты, Лабадал.
— Да, наверно, ты еще познакомишься с эльдарами, — вздохнул Садор. — Прекрасный народ, дивный народ, и дана им власть над сердцами людей. Но иногда мне думается, что лучше бы нам было остаться темными и дикими, чем встречаться с ними. Эльфы владеют древним знанием, они горды и долговечны. А мы тускнеем в их сиянии — или сгораем чересчур быстро. И бремя нашей судьбы тяготит нас.
— А вот отец любит эльфов, — возразил Турин. — Без них он тоскует. Он говорит, что всему, что мы знаем, мы научились у них, и они сделали нас благороднее. Он говорит, что люди, которые перешли горы только сейчас, немногим лучше орков.
— Это верно, — ответил Садор, — если не обо всех, то о многих из нас. Но подниматься тяжело, и падать с высоты больнее.
В тот незабываемый год, в месяце, что у аданов зовется гваэрон, Турину было уже почти восемь. Старшие говорили меж собой о большом сборе войск, но Турин про это ничего не слышал. Хурин часто обсуждал с Морвен замыслы королей эльфов, зная, что она мужественна и умеет молчать. Хурин был исполнен надежд и почти не сомневался в победе, ибо не верил, что найдется в Средиземье такая сила, которая устоит пред мощью и величием эльдаров.
— Они зрели Свет Запада, — говорил он, — и Тьма в конце концов отступит пред ними.
Морвен не спорила с мужем — рядом с Хурином всегда верилось только в хорошее. Но ее род тоже был сведущ в преданиях эльфов, и про себя она говорила: "Да, но ведь они отвратились от Света, и он теперь недоступен им… Быть может, Владыки Запада забыли о них? А если так, разве под силу эльфам одолеть одного из валаров, пусть они и Старшие дети?
Хурина Талиона, казалось, подобные сомнения не посещали. Но однажды весной случилось, что Хурин встал утром мрачный, словно увидел дурной сон, и весь день был сам не свой. А вечером вдруг сказал:
— Морвен Эледвен, меня скоро призовет мой долг, и наследник дома Хадора останется на твоем попечении. А людская жизнь коротка, и опасности подстерегают нас, даже и в мирное время.
— Так повелось в мире, — ответила Морвен. — Но почему ты завел эти речи.
— Не из страха, из осторожности, — ответил Хурин — но видно было, что он обеспокоен. — Любому ясно: что бы ни случилось, мир не останется прежним. Это большая игра, и одна из сторон неизбежно потеряет все. Если короли эльфов падут, аданам придется худо. А из аданов ближе всего к Врагу — мы. Я не стану уговаривать тебя не бояться, если случится худшее. Ты боишься того, и только того, чего следует бояться, и страх не лишит тебя разума. Но я велю: "Не жди!" Я вернусь, как только смогу, но не жди меня! Уходи на юг, и как можно скорее. Я пойду за вами, и найду тебя, пусть даже придется обыскать весь Белерианд.
— Белерианд велик, и неприютен для бездомных беглецов, — промолвила Морвен. — Куда нам бежать, одним или с родичами?
