Роджер Желязны - Девять принцев в Янтаре
Немного кружилась голова, но скоро головокружение прошло, я поднялся, держась за железный прут в изголовье, и сделал первый шаг.
Порядок. Ноги меня держат. Итак, теоретически, уйти отсюда я смогу.
Я и ушел — обратно в кровать; улегся поудобнее и стал думать. Меня зазнобило, на лбу выступил пот. Во рту потек вкус сладких сахарных слив… Неладно что-то в Датском королевстве.
Да. Я попал в автомобильную катастрофу.
Открылась дверь, впустив в комнату струю сильного света из коридора, и сквозь щели век я увидел сестру со шприцем наизготовку. Она подошла к постели — широкобедрая баба, темноволосая, с пухлыми руками.
Как только она приблизилась, я сел.
— Добрый вечер, — сказал я.
— Почему — добрый вечер? — ответила она.
— Когда я отсюда выхожу?
— Надо спросить у доктора.
— Спросите, — сказал я.
— Пожалуйста, закатайте рукав.
— Нет, благодарю вас.
— Но мне надо сделать вам укол.
— Спасибо, не надо. Мне он не нужен.
— Боюсь, но доктор говорит…
— Пригласите его сюда, и пусть он скажет мне об этом. А я не желаю никаких уколов.
— Боюсь, но я выполняю приказ…
— И Айхманн выполнял[1]. Вы помните, как он кончил? — и я медленно покачал головой.
— Ах, вы… Мне придется доложить об этом… этом…
— Сколько угодно, — сказал я, — и во время доклада не забудьте упомянуть, что утром я выписываюсь.
— Это невозможно. Вы не можете даже встать на ноги, что же касается внутренних разрывов и кровоизлияний…
— Посмотрим, — сказал я. — Спокойной ночи.
Она исчезла, не ответив.
Я улегся поудобнее и задумался. Похоже, я нахожусь в частной клинике, а это значит, что счета кто-то должен оплачивать. Кто-то известный мне? Я не мог вспомнить ни одного родственника или друга. Так кто же? Недруги? Я подумал немного.
Ничего.
И никого, кто мог бы так меня облагодетельствовать.
Я и автомобиль свалились с утеса прямо в озеро, вдруг вспомнил я. На этом воспоминание оканчивалось.
Я…
Я весь напрягся, и меня вновь прошиб пот.
Я не знал, КТО я такой.
Чтобы чем-то занять себя, я сел в постели и принялся разбинтовывать повязки. Под ними вроде все было в порядке, к тому же мне казалось, что я все делаю правильно. Я сломал гипс на правой ноге, используя в качестве рычага железный прут, выломанный в изголовье кровати. И вдруг — накатило. Я понял, что надо убираться отсюда как можно скорее, и что обязательно надо сделать нечто очень важное. Наваждение прошло.
Я опробовал правую ногу. Полный порядок.
Расколотив гипс на левой ноге, я поднялся и подошел к стенному шкафу.
Одежды не было.
Послышались шаги. Я вернулся в постель и как можно более тщательно укрыл себя бинтами и разломанным гипсом.
Дверь снова отошла.
Затем комната ярко осветилась, и у самого входа, рядом с выключателем, я увидел мясистого детину в белом халате.
— Я слышал, ты устроил медсестре веселую жизнь, — сказал он, и я понял, что притворяться больше не имеет смысла.
— Не знаю, — ответил я. — А что?
Это на секунду-другую сбило его с толку, затем, нахмурившись, он продолжил:
— Время инъекции.
— Вы что, профессор? — спросил я
— Нет, но мне приказано сделать тебе укол.
— Я отказываюсь от укола и имею на это полное право. В конце концов, какое вам дело?
— Свой укол ты сейчас получишь, — он приблизился ко мне слева. В руке его появился шприц, который до этого он тщательно скрывал.
Это был очень грязный удар, если я, конечно, не промазал, — дюйма на четыре ниже пояса. Он очнулся на коленях перед кроватью.
— … …, — сказал он чуть погодя.
— Еще раз подойдешь, хоть на плевок, — сказал я, — и — увидишь, что будет.
— Ничего, мы обламывали и не таких пациентов, — с трудом выдавил он.
Тогда я решил, что пришло время действовать.
— Где моя одежда? — спросил я.
— … …, — сказал он.
— В таком случае, дайте ее сюда.
Его непрерывная ругань начала утомлять. Я накинул на него простыню и оглушил железным прутом.
Минуты через две я был одет во все белое — цвет Моби Дика и ванильного мороженого. Какая гнусь!
Я запихнул санитара в туалет и выглянул через зарешеченное окно. Я увидел темную старую луну над верхушками тополей, качающую на руках молодой месяц. Трава серебрилась и блестела в удивительном свете. Ночь вяло торговалась с солнцем. И не было никаких намеков на то, в каких краях я очутился. Комната моя находилась на третьем этаже, и освещенный квадрат окна слева внизу говорил о том, что на первом этаже тоже кому-то не спится.
Я вышел из комнаты и осмотрелся. Слева коридор заканчивался глухой стеной с зарешеченным окном, а по обе стороны располагались четыре двери — по две на каждой. Вероятно, эти двери вели в такие же, как моя, палаты. Я подошел к окну, но не увидел ничего нового: те же деревья, та же земля, та же ночь — ничего нового.
Двери, двери, двери — без единой полоски света под ними, и единственный звук — шарканье моих ног, да и то лишь потому, что позаимствованная обувь оказалась слишком велика.
Часы весельчака показывали пять часов сорок четыре минуты. Металлический прут я заткнул под халат за пояс, и прут очень неудобно бил меня во время ходьбы. Примерно через каждые двадцать футов на потолке располагалась конструкция, исторгающая ваттов сорок света. Я дошел до лестницы, ведущей вниз направо, и начал спускаться. Лестница была покрыта ковром и бесшумна.
Второй этаж выглядел точно так же, как и мой: ряд комнат. Я миновал его.
Добравшись до первого этажа, я свернул направо и пошел вдоль стены, высматривая дверь с полоской света над порогом.
Я нашел ее в самом конце коридора, и не обеспокоил себя стуком.
За большим полированным столом, склонившись над гроссбухом, сидел парень в роскошном купальном халате. Комната совсем была не похожа на палату. Он взглянул на меня широко раскрывшимися глазами, губы на секунду разомкнулись, словно он хотел закричать, — но удержался, увидев выражение моего лица. Он быстро встал.
Я закрыл за собой дверь, подошел ближе и сказал:
— Доброе утро. У вас неприятности.
Людей, по-видимому, ничем не исцелить от желания узнать о грядущих неприятностях, потому что, подождав три секунды, пока я пересекал комнату, он спросил:
— Что вы хотите этим сказать?
— Я хочу сказать, — сказал я, — что вы уже почти имеете судебное разбирательство за то, что держали меня взаперти, и еще одно — за неправильное лечение и бессистемное применение наркотиков. А сейчас у меня кризис: смертельно необходим укол морфия. Я за себя не отвечаю и сейчас начну бросаться на людей…
