Медведев. Книга 2. Перемены (СИ) - "Гоблин (MeXXanik)"

— Что положено, то и записал, — отозвался я спокойно, постучав указательным пальцем по чёрной кожаной обложке. — У меня все ходы записаны.

— Какие ходы? — насторожился домовой. Теперь он смотрел на блокнот так, как деревенский кот глядит на скворечник: вроде бы ничего опасного, но вдруг там кто-то уже сидит и записывает твои грехи в книжечку.

Снизу донёсся шум — гул голосов, приглушённый топот, словно кто-то слишком уверенно ступал по веранде. Никифор всплеснул руками, как старший дежурный, и забормотал себе под нос:

— Гости же приперлись… Вот ведь без спросу, без стука! Пойду, с крыльца их спущу. Как миленьких.

Он уже развернулся в сторону выхода, собравшись выдать стандартный набор неласковых приёмов, но я, не поднимая голоса, спокойно велел:

— Отставить.

Домовой замер. Обернулся ко мне через плечо, удивлённо прищурился:

— Чегось?

— Если ко мне кто-то пришёл, — пояснил я, вставая с кресла, — то пригласи в дом. По-человечески.

— Я не слуга, — буркнул он насупившись. Вид у него был оскорблённый до глубины бороды.

— Твоя правда, — кивнул я. — Быть может, стоит это поменять.

Никифор фыркнул, но ответить не успел. Я уже сунул блокнот в карман пиджака, выпрямился и направился к выходу из кабинета, не торопясь, с тем самым видом, с каким хозяева встречают госетй. За спиной послышалось многозначительное сопение. Домовой, похоже, сражался с внутренним выбором между негодованием и любопытством.

Я распахнул входную дверь и как ни в чём не бывало улыбнулся. На пороге стоял Морозов. За его спиной маячило ещё несколько человек — кто-то с портфелем, кто-то с заметной нервозностью на лице, кто-то с бигудями на голове, которые по забывчивости дамы остались в прическе.

— Добрый день, княже, — поздоровался воевода так, словно мы не виделись целую вечность, а не перекидывались словами буквально утром. — Я распорядился привезти из города кандидатов.

— Чегось? — донеслось у меня из-за плеча с характерной интонацией.

Никифор, естественно, тут же попытался меня обойти, чтобы хоть глазком взглянуть на «кандидатов». Но я остался стоять в дверях, перекрыв ему обзор собой — вежливо, но намеренно.

— Отлично, — произнёс я с тем спокойствием, с каким обычно говорят о начале масштабной уборки. — Давайте разместим людей в гостиной. Говорить с каждым по очереди будем в кабинете. Быть может, кто-то… — я слегка повернул голову, выделяя голосом последнее слово, — приготовит чай.

Позади меня раздался сдавленный хрип. Я не оборачивался, но по звуку было понятно: Никифор только что пережил сильнейший внутренний конфликт между гордостью, обидой и осознанием, что чай придётся всё-таки заваривать.

А за спиной Морозова вдруг раздался женский голос — вежливый, с лёгкой ноткой энтузиазма:

— Я могу приготовить, если позволите.

— Чегось? — повторил Никифор, но уже не с удивлением, а с такой угрозой, будто его только что предложили заменить на электрический чайник.

Я медленно повернулся к нему, сохраняя спокойствие на лице.

— Помощь нужна? — осведомился я сдержанно, как бы давая шанс отступить с достоинством.

— Никого на кухню я не пущу, — буркнул он и насупился, словно вся чужая инициатива — личное оскорбление его кулинарной чести.

— Значит, сам справишься. Вот и славно, — кивнул я, будто именно этого и добивался. Сделал шаг назад и приглашающе распахнул дверь шире. — Проходите, располагайтесь в гостиной. Кто первый на собеседование — прошу за мной.

Позади негромко, но вполне разборчиво, домовой пробормотал что-то вроде: «Да чтоб вас всех самоваром по лбу», — но все же старик направился в сторону кухни. Работа закипела. В прямом смысле.

Я вернулся в кабинет, не спеша — как человек, который точно знает, что сейчас начнётся нечто сомнительно увлекательное. За мной вошёл Морозов. Он, как всегда, двигался чётко, будто и в стенах кабинета стоял на построении. Молча прикрыл за собой дверь, потом кивнул, словно рапортовал.

— Приехали кандидаты в секретари, — начал он без лишних вступлений. — Не уверен, что все они вам придутся по душе. Но я просил выбрать тех, кто умеет хорошо справляться с нагрузкой, кто способен держать язык за зубами…

Он вдруг замолчал, глянул на меня с тем выражением, каким обычно смотрят на падающую с потолка каплю, и поднял палец к губам. Без слов.

Затем резко распахнул дверь.

В комнату, теряя остатки достоинства, ввалился невысокий человек в сером костюме. Полосатый, яркий галстук съехал набок, на ботинке виднелось пятно, подозрительно похожее на отпечаток чужой подошвы. Судя по всему, стоял он снаружи, припав ухом к двери, и переоценил устойчивость своего положения.

— Простите, я… запнулся о ковер, — пробормотал он, быстро поднимаясь и судорожно расправляя лацканы. — Меня зовут…

Я едва сдержался, чтобы не поднять бровь слишком высоко. Знакомство, что называется, началось с доверия.

— Мы вам перезвоним, — перебил я с натянутой улыбкой, подняв ладонь в вежливо-окончательном жесте. — Пусть заходит следующий кандидат.

Когда мы остались одни, Морозов нахмурился, уже догадываясь, что столкнулся с очередным проявлением непрактичной гуманности, и уточнил:

— Зачем нам ему звонить?

— Так говорят из вежливости, чтобы не обидеть, — пояснил я, пряча улыбку за нейтральным выражением лица. Всё-таки день только начался, а театр одного подслушивающего актёра уже состоялся.

— Ох уж эти телячьи столичные нежности, — покачав головой, буркнул воевода. — Надо было ему дать затрещину, чтобы знал, как чужие разговоры выведывать. А потом отправить восвояси. Желательно пешком и до самой городской черты.

— Не будем портить репутацию, — спокойно возразил я, усевшись в хозяйское кресло. — Не хочу, чтобы в городе пошли слухи, будто мы тут людей обижаем, только потому, что они нам не подошли.

— Какие слухи? — невинно вскинул брови Морозов. — Этот хлыщ до города бы не дошёл. Вы его туфли видели? В таких не то что бегать — стоять страшно. От волка не убежал бы.

— От какого ещё волка? — удивился я.

— От любого, — не моргнув глазом отозвался Владимир. — Даже самого больного и хромого. Тут прямо без вариантов, чесслово.

Я коротко выдохнул, подавив смешок, и, деловым тоном, выдал:

— Прошу вас проследить, чтобы всех кандидатов после собеседования доставили до Северска в целости и сохранности. Включая туфли.

— Добрый вы, князь, — хмыкнул воевода кивая. И тут же замолчал, оставив меня в легком замешательстве — то ли это была насмешка, то ли искреннее восхищение. С Владимиром никогда не угадаешь.

Он вновь распахнул дверь, резко, с явным ожиданием, и, кажется, был немного разочарован, не обнаружив за ней очередного шпиона, прижатого ухом к косяку. Выражение лица у него было такое, будто он искренне надеялся на повторение спектакля. Для закрепления эффекта.

— Проходите в кабинет по одному, — гаркнул он в коридор, не заботясь о вежливом тоне, и вернулся в комнату с видом человека, который уже понял: весёлое закончилось, теперь будет скучная работа.

Подхватил одно из кресел, тяжёлое, с резной спинкой, и без усилий придвинул его к окну, аккуратно, но решительно, устроившись рядом со мной — как грозный экзаменатор на вступительных испытаниях.

Затем, не говоря ни слова, распахнул шторы. Поток дневного света хлынул в кабинет, залив пол и стол яркими пятнами. Я прищурился, а он с готовностью пояснил:

— Пусть свет им в глаза светит.

— Зачем? — уточнил я, слегка повернув голову в его сторону. Интерес был скорее академическим — может у него и правда есть план.

— Проверка лишней не будет, — серьёзно отозвался Морозов. — Вдруг кто зашипит или в пепел рассыплется. Мы ж не знаем, с кем имеем дело.

— Тогда и свяченой водой надо было запастись, — заметил я, глядя, как солнечные блики ложатся на край стола.

— Так, другой в доме мы не держим, — пожал плечами Морозов, будто речь шла о соли или лавровом листе. — В колодец ещё в прошлом веке жрец свалился. Просидел там всю ночь до самого утра. Пока ваш дед его не вытащил — с помощью верёвки и кобылы. Молился он так истово, что с тех пор вода в колодце навсегда считается свячёной.