Стивен Эриксон - Охотники за Костями
— Не покажу. Семар Дев, твой спутник — тот самый Тоблакай, что охранял Ша'ик? Рассказывали, он убил двух демонов в ночь ее гибели, одного задушил голыми руками.
— До недавних пор, — отвечала Семар, — он таскал за собой гниющие головы демонов. Он подарил их Лодочнику — тому анибарскому шаману, что вел нас. Белая шкура на плечах — от Солтейкена. Третьего демона он убил рядом с Угаратом, еще одного выследил в лесах анибаров. Он одной рукой убил быка — бхедрина; вот это лично могу засвидетельствовать.
Таксилианин качал головой: — Эдурский император — тоже демон. Серокожие ублюдки оправдывают его приказом каждое свое зверство. Император, призывающий собственную смерть — кем же он может быть?
— Не знаю, — признала она. "Незнание больше всего и страшит". — Бессмыслица, как ты и говоришь.
— Одно известно точно. Император ни разу не терпел поражения. Иначе его правление уже окончилось бы. Может быть, он поистине величайший воитель мира. Может быть, никто и никогда не сумеет сразить его, даже Тоблакай.
Она обдумывала его рассказ, а большой, заполнивший все пространство по сторонам судна, эдурский флот двигался к северу. На горизонте виднелся иззубренный силуэт безлюдного Олфарского полуострова. "Север, потом на запад — к Сепику".
Семар Дев хмурилась все сильнее. "О, они уже там побывали. Сепик, островное королевство, вассал Малазанской Империи. Замкнутый, необщительный народ с двумя кастами. Подъяремное местное племя Рулан" тал Вен" ор — Грязнокожие".
— Таксилианин. Эти рабы — откуда они взялись?
— Не знаю. — На избитом лице улыбка вышла кривой. — Они "освободили" их. Что за сладкая ложь. Даже думать не желаю, Семар Дев.
"А я думаю, ты лжешь".
Из гнезда дозорного что-то закричали, матросы на вантах передали слова вниз. Поворачивались головы, Тисте Эдур спешили на нос.
— Сзади замечены корабли, — сказал Таксилианин.
— Остальной флот?
— Нет. — Он поднял голову, прислушиваясь к дозорным, передававшим подробности. — Чужаки. Много кораблей. По большей части транспортные — на две трети, и одна треть военные дромоны. — Он хмыкнул: — Пока я на борту, мы видели их два раза. Каждый раз уходили.
— Ты объяснил им, чей это флот?
Таксилианан покачал головой.
"Малазанский имперский Флот. Это должен быть Адмирал Нок". Она уловила волнение Эдур. — Что такое? Чем они так возбуждены?
— Бедные малазане, — дико ухмыльнулся переводчик. — Понимаешь, Эдур готовятся к бою.
— То есть?
— Если те идут по нашему курсу, чтобы обогнуть полуостров с севера, они обречены.
— Почему?
— Потому что другая половина флота — все силы Томада Сенгара — находится позади них.
Семар Дев вдруг ощутила режущий ветер, он пробрал холодом до костей. — Они хотят атаковать?
— Они хотят уничтожить их, — ответил Таксилианин. — Я видел эдурскую магию и скажу тебе — Малазанская империя вот-вот потеряет весь свой Флот. Погибнут все корабли, каждый несчастный мужчина и женщина на борту. — Он наклонился, намереваясь сплюнуть, но сообразил — ветер дует в лицо, и только оскалился. — Кроме, быть может, одного — двух… чемпионов.
* * *"Хоть что-то новенькое", — подумал Банашар, спеша по залитым дождем улицам к таверне Щупа. За ним следят. Раньше подобное привело бы его в ярость; он быстро обработал бы дураков, а потом, узнав все подробности, еще быстрее обработал бы их заказчика. Но сейчас большее, на что он способен — горький и тихий смех. "Да, хозяин (или хозяйка), он встал пополудни, как и всегда, шесть звонов провел за зеванием, чесанием и грызением орешков, вышел на улицу, направившись, о хозяин (или хозяйка), в одно из шести сомнительных заведений, где, как всегда, обсуждал с завсегдатаями природу религии. Или то были вопросы налогообложения и портовой десятины? Внезапное падение успеваемости в корабельных школах Джакатаканского побережья? Низкий уровень мастерства каменщика, божившегося, будто закроет трещину в левой опоре — вон она, видите? Разумеется, хозяин (или хозяйка), это хитроумный код, но не будь я пронырливейшим из проныр, если не взломаю его…"
Единственным занятием его остались воображаемые ночные беседы. "Боги, как патетично. Но пафос всегда меня веселил". Чтобы не потерять веселый настрой, он напивается, дожидаясь нового прохода солнца и звезд по бессмысленному небосводу. Если небосвод еще не рухнул. Как угадать — ведь остров уже неделю накрыт плотной серой пеленой, и никаких признаков прояснения. "Еще немного дождя — и мы просто потонем в волнах. Торговцы с материков будут долго кружить над бывшим островом. Круг за кругом, лоцманы чешут затылки…" Он шагал дальше, воображая уже новую жалостную сцену, слегка окрашенную презрением к человеческой расе — ее незрелости, глупости, лени и неумению. "Поглядите на него, он ковыляет будто одноногий ловец акул — но он не ловец, а сапожник, только без сапог. Очень подозрительно, не так ли?
Да, Императрица, мне все понятно. Проклятый мерзавец наполовину викан, и он заплатил за это. Благодарю Ваше Величество, что не сдержали толпу. Его загнали в угол, о Великолепная, кирпичами и палками, ловко не давая подойти к причалам. Ведь тогда он мог бы просто утопиться. Смотрите, он потерял все инструменты и пожитки. Увы мне, да, я проклят жалостливостью — да, Императрица, вас такое чувство мало тревожит, и радуйтесь. Но я… Я о чем? А, я распят жалостью, пронзен милосердием. Видит Худ, он нуждался в монете больше, чем я, хотя бы для похорон сына. Он все таскает с собой его тельце. Видите, вот оно, с проломленным черепом?
Нет. Хватит, Банашар.
Хватит".
Бесцельные игры ума, не так ли? Лишенные всякой ценности. Всего лишь оправдания перед собой и более широкой аудиторией — призраками с их шепотками, подозрениями и завуалированными оскорблениями, унылыми и скучающими. О, эта аудитория… "они мои свидетели, о да, море смутных ликов в зале театра, и я отчаянно играю, пытаясь коснуться души человека, но находя лишь нетерпение и волнение, и желание посмеяться". Увы, все его умственные речи служат лишь ему самому, и плохо служат. Все остальное — ложь.
Тот ребенок с разбитой головой являл не одно лицо, кривое и вялое в смерти. Нет, в нем десяток, тысяча, десять тысяч. Это люди, о которых он не смеет вспомнить, цепляясь за прозябание. День да ночь, сутки прочь. Они как костыли, глубоко вогнанные в почву, приколотившие то, что он тащит за собой — каждый шаг увеличивает сопротивление, одежда обвивается вокруг шеи — "То, что мы видели, душит нас; мы гибнем, пытаясь идти вперед и только вперед. Так не годится. Ладно вам, дорогая Императрица. Я вижу, что трон ваш — святилище чистоты".
