Обедин Врочек, - Фабрика уродов (книга вторая Дикого Таланта)
От них веяло загадкой. Приключением.
Шансом на удачу.
И он пошел на этот флер, как ослик за морковкой.
Хотя по правде, не так много вариантов оставалось. Во Фронтире все равно нельзя было задерживаться. После заварушки в таверне, где было убито несколько солдат барон фон Талька, одного из многочисленных местных лордов, ноги следовало уносить подальше. Барона не зря называли Бесноватым - поговаривали, у него случались припадки бурной ярости.
Гилберт лелеял надежду, что уранийский дворянин вспомнит его, "случайно" встретив еще раз - уже в Наоле. Вспомнит и оценит услугу, которую он им оказал, когда помог немного уравнять шансы против людей фон Талька и наемничьего отребья, затеявших побоище. У уранийских нобилей, рассказывают, есть традиция набирать личные дружины для решения деликатных дел, а он, Гилберт, всеми статями для такой службы вышел. Увы, на месте все сложилось иначе.
На месте местный патруль тот час завернул всех наемников и отправил вон из Наола - в Рыцарский Приют, ныне просто Приют.
Похоже, и служба и приключение обошли стороной. Наитие в очередной раз подвело. Так стоит ли его слушать сейчас, когда оно кричит об опасности?
Гилберт почувствовал, как за шиворот между лопаток скатилась ледяная - в такую-то жару! - струйка. Нахлынуло непреодолимое желание бежать отсюда, рвануть прямым ходом на станцию... вскочить на поезд, в грошовый "медный" вагон, куда угодно, хоть на крышу. И чтобы каменный гигант уныло тянул поезд по степи, а Свинцовая тропа глухо стучала под его ногами.
Оказаться как можно дальше отсюда.
Сейчас, мгновенно. Не раздумывая.
Пока есть время.
Город давил на него атмосферой неизбежности. Он упорно притягивал войну и жил только ее ожиданием. Войны ждали солдаты, расквартированные по казармам и завербованные наемники, пропивавшие авансы по кабакам и тавернам.
Кёльдерер любил драться и не любил воевать. Его не устраивало, когда промежутки между драками заполнялись муштрой, командами и исполнением тупых обязанностей, половина из которых нужна исключительно чтобы держать солдат занятыми, дабы они не грабили окрестные огороды и не портили девок.
Если война приблизится к Наолу еще на несколько шагов, быть наемником без белой повязки станет просто опасно. Его уже несколько раз проверяли местные стражники, чтобы убедиться, что не шпион. Пока удавалось отбояриться байками про "пришел меч продавать" и мелкими взятками, но скоро не прокатит. Если не арестуют, то возьмут и поставят под ружье силой.
Надо уезжать.
Прямо сейчас.
Гилберт чуть так и не сделал. Он даже шагнул с крыльца обратно, в тень, в выгоревшую траву. И тут его настигла другая мысль.
"Вещи". Гилберт остановился. Это мгновение и стало роковым.
Он не был жаден до помрачения рассудка, как многие ландскнехты. Не привязан к своим вещам как каторжник к чугунному ядру...
Но там, наверху, в каморке захудалой гостиницы, снятой в складчину на четверых, остался его цвайхандер.
Гилберт постоял еще мгновение, жарясь на взбесившемся солнце, которое било по лицу горячей подушкой. Кожа на лбу заныла, как от ожога... запах навоза и сухой травы лез в нос.
Другой, более опытный человек на его месте, человек, проживший хотя бы лет на пять больше, не медлил бы и секунды.
Потому что опытный солдат знает, как важно доверять инстинктам. Держать уши торчком, нос по ветру, а задницей чуять так, что если уж она сжимается от недоброго предчувствия - значит надо все бросать и бежать. Сразу. Можно и под чужие знамена - если нет других вариантов. Только так выживают.
Более опытный наемник бы уже был на полпути до станции.
Но Гилберту только недавно исполнилось семнадцать лет.
Всего семнадцать.
Оставшийся в гостинице цвайхандер, или фламберг, как его тут называли, означал полуторный заработок для наемника, а то и двойной, если согласится капитан (несмотря на молодость Гилберта, иногда соглашались). Даже сейчас в эпоху пороха и мушкетов, тертые капитаны считали не лишним держать в ротах парней специально для развеселых рукопашных заруб. Еще старый двуручник означал судебные поединки и возможность защищать невинных. Гилберт снова вспомнил - и это было так же остро и светло, как много дней назад... Девушка и ее мать, которых он спас от разорения, а то и худшего наказания. И они смотрели на него, как на настоящего рыцаря света.
Слезы в глазах блондинки... ее уютная, почти домашняя красота и веснушки на носу.
Он покачал головой. Возможно, это самое главное. Справедливость. Хотя думал в это время о красивых загорелых плечах. И о груди. Высокой крупной груди.
Но грудь ведь не мешает справедливости, верно?
Я быстро, сказал себе Гилберт. Развернулся и пошел к крыльцу. Запах навоза стал гуще, хотя должно было бы быть наоборот.
Я быстро, возьму меч и сразу уйду. Нечего здесь делать, это была ошибка и...
Ошибкой было рассуждать об ошибках вместо того, чтобы исправлять их.
Старое рассохшееся дерево скрипнуло под его длинными ногами, когда он шагнул на крыльцо. Позади лежал почти вымерший в это время дня городок.
Гилберт замер и прислушался.
Из глубины гостиницы доносились негромкие ленивые голоса. Наверное, хозяин с кем-то беседует. Или тот, единственный ленивый и заросший, как баран, слуга, чешет языком с кем-то из постояльцев.
Если пройти по задней лестнице, то его даже не услышат. Гилберт снял сапоги, взял их в руки. Медленно обогнул, ступая мягко, косяк двери. Двинулся к лестнице.
Скрииип.
Вонь навоза стала невыносимой.
Ему навстречу шагнули двое, звякая сталью и перебивая вонь такими знакомыми солдатскими запахами - железа и намасленной кожей. Только это были не солдаты...
Инквизиторы.
* * *
- Ваше имя?
- Мое имя? - Гилберт сморщился от боли в затылке и поднял глаза на говорившего. - А... а зачем вам мое имя, святой отец?
Мысли путались.
Еще бы не путаться после того, как по затылку отвесили так, что едва череп трещинами не пошел.
- Вопросы здесь задаем мы, сын мой, - мягко заметил маленький человечек в монашеском одеянии. Среди громил и их белых с зеленым старомодных сюрко, выдававших принадлежность к ордену инквизиторов, он в своей черной монашеской сутане казался совсем крошечным и совсем... неопасным. Точно маленький галчонок скачущий промеж небрежно раскрашенных игрушечных солдатиков.
Только Гилберт вдруг почувствовал, как покрылся гусиной кожей. Хуже нет сочетания - мягкий, располагающий к доверию голос и собственные руки, выкрученные за спиной так, что кисти немеют.
- Итак, ваше имя? - повторил маленький человечек.
У него был круглый подбородок, которому должно бы было изобличать человека мягкого и подверженного влиянию и с которым ну совершенно не вязалось скуластое лицо и пронзительный взгляд глубоко запавших глаз. Святой отец выглядел так, словно его сунули в кузнечный горн, а потом долго и со знанием дела лупцевали молотом, выбивая вместе со шлаком природные доброту и мягкость.
