Обедин Врочек, - Фабрика уродов (книга вторая Дикого Таланта)
- Гилберт Кёльдерер.
Имя можно и сказать. Не такое у него известное имя, чтобы за него убивали.
- Вы родом из...
- Из Гродниц, святой отец. Это в пограничьях Йодлрума.
- Из Гродниц, что в пограничьях Йодлрума, - повторил маленький человечек задумчиво. - А я все гадаю, что это за акцент. Замечательно. Просто замечательно. Только в вашем наемничьем патенте написано, что он выдан Кёльдереру из Аусбурга.
- Гродницы это хутор под Аусбургом. Мне когда патент писали, сказали, что происходить из города - почетнее. Меньше будут обзывать деревенщиной.
- Что ж, допустим. Вы позволите задать вам личный вопрос, сын мой?
"Позволите" было дежурным выражением. Никто его позволения на самом деле не спрашивал, поэтому Гилберт подумав, просто переспросил:
- Что?
- Вопрос, - терпеливо повторил маленький человечек. - Могу я задать?
По затылку Гилберта словно провели ледяной рукой.
- Ээ... да, конечно, святой отец.
- Зачем вы убили барона Иеронима фон Талька по прозвищу Бесноватый?
Скуластое лицо священника прянуло вперед и оказалось прямо напротив его собственного. Гилберт оторопел и не нашел что сказать. Только выдавил искренне недоуменное:
- Я?!
Образ покойника-графа сам собой возник перед глазами: мертвец, раскачивающий под потолочной балкой. Вытянутые ноги, посиневшее, почти черное, лицо. Гилберту даже показалось на мгновение, что он слышит жутковатый, замогильный скрип пеньковой веревки. Скри-ип. Скри-ип.
Он сам не понял, почему в голову пришло именно повешение. Если уж на него думают, это должен быть удар мечом. Причем знатный такой, от души - в полный замах, сопровождаемый поворотом корпуса в бедрах. Чтобы - хааак! - и от плеча до задницы, иначе Бесноватого не успокоишь...
И холод по спине.
Что-то случилось или случится?
Уже случилось. Странный барон мертв, и обвиняют в его смерти... Додумать Гилберт не успел.
- Вспоминаете? - тот же мягкий, слегка простуженный голос. Гилберт покачал головой.
Это было глупо. Сказать по правде, даже сейчас, стоя на коленях с руками, связанными за спиной, он до сих пор не понимал всей опасности, исходящей от этой группы инквизиторов. Во-первых не чуял за собой вины, а во-вторых - слишком уж привык видеть в монахах-воинах простых храмовых служек, чья задача обеспечивать безопасность монастырей от разбойников и заблудшей нечисти, да сопровождать паломников.
О том, как ведет дознание капитул инквизиции, он не имел понятия.
Познавать пришлось прямо сейчас и в ускоренном порядке.
Страшный удар сбил Гилберта с ног. Воздух в легких исчез, словно его никогда и не было... а еще исчезла земля под коленями. Подброшенный пинком, он подлетел вверх и начал было заваливаться на бок, но так и не упал, потому что сильные руки схватили, вздернули, поставили на обмякшие ноги - и только затем, чтобы пудовый кулак, отлитый словно из горячего металл, тут же пришелся по почкам.
Гилберт Кёльдерер заплакал в первый раз с тех пор, как покинул отчий дом. И не от боли, а от стыда и бессильной ненависти, потому что после удара мочевой пузырь предательски отказал и по ноге потекло, а штаны потемнели и намокли.
Потом его били еще - не бестолково и суматошно, а с толком и расстановкой, скупо отмеривая удары, от которых внутри взрывались пороховые бомбы, с каждым новым ударом вбивая понимание - надо говорить.
Вежливо и много.
Говорить хоть что-нибудь, чтобы это прекратилось.
Проваливаясь, падая, исчезая, Гилберт вдруг вспомнил выражение лица того, кто висел (да почему висит-то? почему не отравлен, не застрелен, не проткнут шпагой?!) сейчас под толстой деревянной балкой - когда он еще был жив. И его слова:
- Важно, что это не твоего ума дела, мальчик. Ты понял? Отвечай, я приказываю.
А теперь ты умер, засранец-граф. Так, что ли? Отвечай, я приказываю.
- Довольно. Кажется, наш юный друг хочет что-то сказать.
- Почему... почему вы...
- Прежде, чем вы продолжите, хм, герр Кёльдерер, хочу предупредить: запираться бесполезно. Есть свидетели, молодой человек, которые видели, как вы угрожали графу.
- Я? Я не... я не...
Он запнулся, с трудом втянул воздух в легкий воздух и в бессилии обвел глазами холл гостиницы, из которой испарились и постояльцы, и хозяева. Помещение заполняли только суровые, высоченные, как на подбор, вояки в бело-зеленых сюрко поверх кольчуг и нагрудников. Лица у всех были одинаковые - точно из дерева вырезаны.
Торчащие из-под материи части нагрудников были исцарапаны клинками, а кольчуги латали - и не раз. Эти монахи точно не соборы от случайных лиходеев охраняли.
Собравшись с силами Гильберт, наконец, выдавил:
- Я не убивал.
Он сказал и сам себе не поверил, так жалко и неубедительно все прозвучало. Еще полдюжины таких ударов, и можно признаться в убийстве, которого не совершал.
"Не верят. Они мне совсем не верят".
Маленький священник, командовавший великанами в железе и коже, встал с кресла и, заложив руки за спину, двинулся по кругу. Когда он оказался за спиной молодого наемника, неподвижное лицо дрогнуло и на нем на короткий миг появилась скупая улыбка.
Глупый мальчишка.
Даже не понимает, что с ним делают.
А ведь это так просто: если хочешь получить всю необходимую информацию от свидетеля - всю, без утайки - выстави его обвиняемым. Заставь его самого наполовину поверить в собственную вину, заставь быть готовым к самооговору и тогда, поманив призрачным шансом оправдаться, как скупца золотой монеткой, задавай правильные вопросы.
И польется речь аки мед по устам.
- Вас видели в таверне на безымянной станции у деревни Табор. Вы участвовали в потасовке с людьми Иеронима фон Талька, ранили некоторых из них и возможно убили одного.
Если бы его били чуть слабее, Гилберт бы не удержался от саркастической ухмылки: дворянин из Ура со своим телохранителем-варваром все-таки достали его. В драку он полез только из-за них.
И фон Тальк там был - страшный, с поломанным носом. Безумный.
Но ведь живой же!
- Барон... он сам спровоцировал все, святой отец. Мы не собирались устраивать неприятностей, просто остановились на ночлег в таверне. Но он искал повода задраться с наемниками. Он ненавидит нашего брата! Какие-то наемники за несколько дней напали на его деревню, и он просто искал, кого за это повесить. Клянусь, я не вру, мессир.
- Не называй меня так. Мой орден не признает мирских титулов. Продолжай.
- Я не знаю, что продолжать! Люди барона взяли верх, все, кто собирался в Ур торговать шпагами или искать патронов в Мятежных княжествах, были перебиты или взяты под стражу. Он... он велел повесить троих, а остальным резать уши!
Маленький священник хмыкнул. Сделал знак помолчать и обернулся в сторону писца - рослый детина, больше похожий на кузнеца, сгорбился над стойкой, за которой прежде суетился хозяин гостиницы, и торопливо царапал гусиным пером по листу бумаги, высунув язык от напряжения.
