Линн Флевеллинг - Возвращение королевы
«Не много же нас осталось», — подумал Лута. Горло его внезапно перехватило, и он сделал еще глоток вина. Больше всего он грустил по Никидесу. Он был лучшим другом Луты при дворе, а теперь погиб. Бареус тоже тяжело переживал смерть Ника, и еще он тосковал по Лисичке, к которому питал особые чувства.
Если Корин и тосковал по старым друзьям, то заливал свою тоску вином и теперь напивался каждый вечер куда сильнее прежнего, а Нирин словно даже поощрял его разгулы. И поскольку Калиэль впал в немилость, а Танила больше не было, некому стало хоть немного сдерживать Корина. Наставник Порион относился к пьянству наследника так же неодобрительно, как всегда, но мало что мог сделать, учитывая его ранг. Корин больше не был учеником старого воина. Он стал его королем.
* * *Странный и безрадостный двор окружал молодого короля. Корин объявил себя законным правителем Скалы и даже заставил какого-то перепуганного жреца короновать его, но они жили здесь как в изгнании, засев в уединенной крепости на продуваемом всеми ветрами перешейке.
Во дворе крепости все еще стоял запах крови и пожарища. Преданный Тобину гарнизон пытался оказать сопротивление, но Эриус назначил Нирина лордом-протектором этих мест, а у того в крепости была наготове собственная гвардия. Люди Нирина просто перерезали защитников Сирны и открыли ворота перед Корином. Когда в ночь их прибытия Лута увидел множество скаланцев, убитых своими же сородичами, его просто вывернуло наизнанку. Среди убитых были и женщины, и даже маленький паж, лет шести от роду, не больше. Кто-то пронзил его мечом. Да что же это за воины, если они убивают детей?
Сирна была мощным защитным укреплением, одним из самых важных в государстве. Она находилась в самой узкой части длинного перешейка, соединявшего Скаланский полуостров с богатыми плодородными землями на севере. С западной стены крепости сильный мужчина мог бы зашвырнуть камень в Осиатское море, а с восточной стены любой лучник без труда пустил бы стрелу во Внутреннее море.
Но это означало также и то, что, с какой бы стороны ни дул ветер, он приносил с собой влагу и соль, оседавшие на всех поверхностях. Простыни всегда были сырыми, а все двери в крепости покоробились, петли работали с трудом и громко скрипели от ржавчины. И сколько бы раз Лута ни облизывал губы, они всегда были солеными. Даже в главном зале постоянно было сыро и холодно, несмотря на огонь в большом очаге и факелы, горевшие день и ночь.
Корин теперь пьяно подшучивал над Албеном и тянулся за спиной Нирина к молодому лорду, чтобы дернуть того за ухоженные черные волосы. Албен смеялся и отталкивал руку Корина. Корин пошатнулся, сидя на скамье, и нечаянно толкнул Калиэля так, что у того выплеснулось вино из кубка. Албен повалился на Урманиса, сидевшего рядом с ним. Урманис выругался и оттолкнул его. Албен потерял равновесие и свалился со скамьи под общий хохот. Даже Старый Лис присоединился к веселью. В последнее время волшебник особенно сблизился с этими двумя и постоянно пытался обворожить Калиэля, но тот сторонился чародея.
Луту никогда особо не интересовали ни Албен, ни Урманис. Они были слишком высокомерны и часто вели себя как последние мерзавцы. Молодые люди всегда поддерживали все прихоти и выходки Корина, даже самые подлые, и в последние дни завоевали особое расположение короля.
А вот бедняга Калиэль — совсем другое дело. Он по-прежнему занимал свое место за столом, но между ним и Корином явно пробежала кошка. Темноглазый, золотоволосый Калиэль всегда был чем-то вроде солнышка в темных тучах дурного настроения Корина, он мог успокоить принца, удержать его от мерзкой выходки или увести в постель до того, как тот упьется до отравления. Но теперь Корин совсем не слушал старого друга.
* * *Днем Корин был совсем иным — возможно, потому, что был трезв. Он все так же поднимался по утрам, приветствовал встревоженных вельмож, проводил время с оставшимися компаньонами и Порионом. И не по возрасту достойно справлялся со своим горем. Меньше чем за год он потерял жену, ребенка, отца и столицу. Тех, кто не заметил его смятения на поле сражения, привлекали его горящие глаза и неизменная улыбка. Они видели в Корине повторение его отца: сильного, добросердечного, обаятельного. Вельможи, достаточно старые для того, чтобы помнить еще деда Корина, со слезами на глазах преклоняли перед ним колени, чтобы поцеловать его кольцо и коснуться эфеса великого меча, висевшего на поясе молодого короля. И временами Лута почти забывал свои сомнения.
Однако поздно вечером в уединении собственных покоев Корин отчаянно напивался — и у него снова появлялся тот мрачный, рассеянный взгляд. Точно такими же были его глаза после их первого военного похода и еще когда по его вине все они оказались запертыми в крепости. Да, когда Корин напивался, все его страхи становились очевидными. И рядом с молодым королем всегда находился Нирин и что-то нашептывал ему.
Все то дерьмо, что он скармливал Корину, Нирин называл «советами».
В течение дня Нирина обычно не было видно, а Лута старался держаться подальше от чародея в любое время. Слишком часто он ощущал на себе пристальный взгляд волшебника. Все замечали, что Нирин приобрел чересчур большое влияние на Корина, что он пытается занять место его отца, — однако у Луты хватало соображения держать подобные мысли при себе.
Те немногие лорды и офицеры, которые осмелились высказать свои мысли вслух, были уже повешены во дворе крепости, включая и красавца Фарена, молодого капитана, очень популярного среди солдат; он был из полка герцога Ветринга. Его раздувшийся труп все еще висел во дворе, медленно вращаясь под порывами никогда не утихающего ветра, и на его шее болталась дощечка с надписью. Надпись состояла из одного слова, нацарапанного крупными буквами: «Предатель».
Один только Калиэль осмеливался еще возражать волшебнику, и Лута боялся за него. Другие тоже могли чувствовать неприязнь к Нирину, и Лута даже знал таких, но все молчали, а Калиэль был слишком горяч и предан Корину, чтобы попридержать язык. Он продолжал предостерегать друга, не обращая внимания на пьяные оскорбления, и всегда был рядом, даже если Корину того не хотелось.
— Ты можешь оказаться в темнице, а то и пострашнее что-нибудь случится, — однажды вечером сказал ему Лута, когда они устроились вдвоем в укрытом от ветров углу крепости.
Калиэль наклонился, приблизив губы к самому уху Луты:
— Я просто не могу стоять в стороне и наблюдать, как эта тварь калечит его душу.
От таких слов Лута похолодел, хотя их никто не мог слышать: Калиэлю не следовало вслух упоминать о Нирине.
