Дэвид Геммел - Друсс-Легенда. Легенда. Легенда о Побратиме Смерти
— Понятно. Стало быть, вы сражаетесь против сил зла? А я думал, что Вентрия и Наашан — всего лишь два враждующих государства. Как это наивно с моей стороны. Вы говорите «щедро» — насколько же щедр ваш принц?
— Император известен своим великодушием.
— Император в девятнадцать лет — завидная участь. Но он сдал врагу одиннадцать городов, и казна его пуста. Сможет ли он сыскать двести тысяч золотых рагов?
— Двести… вы это серьезно?
— У вольных мореходов пятьдесят боевых кораблей. С ними мы могли бы защитить побережье и предотвратить вторжение с моря, а также сопровождать караваны, которые возят вентрийский шелк в Дренай, Лентрию и множество других стран. Без нас вы обречены, Бодасен. Двести тысяч — не столь уж большая цена.
— Я уполномочен предложить пятьдесят — не больше.
— Наашаниты предлагают сто.
Бодасен умолк — во рту у него пересохло.
— Не могли бы мы оплатить разницу шелком и другими товарами? — сказал он наконец.
— Золото. Больше мы ничего не возьмем. Мы не торгаши.
«Нет, — с горечью подумал Бодасен, — вы воры и убийцы, и мне нестерпимо сидеть с тобой за одним столом».
— Мне необходимо посоветоваться с послом, — сказал он вслух. — Он передаст ваши требования императору — на это нам понадобится пять дней.
— Согласен, — сказал Коллан и встал. — Известно вам, где найти меня?
«Под камнем, — подумал Бодасен, — со слизняками и прочей нечистью».
— Да, — сказал он вслух, — известно. Скажите, когда Хариб вернется в Машрапур?
— Никогда.
— Где же у него в таком случае назначена встреча?
— В аду, — ответил Коллан.
— Имей же терпение, — сказал Зибен Друссу, который метался по комнате в верхнем этаже гостиницы «Костяное дерево». Сам поэт вытянулся во весь свой рост на одной из узких коек. Друсс, подойдя к окну, смотрел на море и гавань.
— Терпение? — вспылил он. — Да ведь она где-то здесь, может быть, совсем рядом!
— Это так, и мы ее найдем, но на это потребуется время. Имена крупных работорговцев мне известны — вечером я поспрашиваю и узнаю, где Коллан ее поместил. А потом мы придумаем, как ее освободить.
— Почему бы не отправиться прямо в «Белый медведь», к Коллану? Он-то знает.
— Знать-то он знает, старый конь. — Зибен спустил ноги с постели и встал. — Но при нем состоит целая куча головорезов, готовых воткнуть нож нам в спину. А первый среди них — Ворча. Представь себе детину, точно вытесанного из гранита, с мускулами поздоровее твоих. Он забивает людей до смерти в кулачных боях, ломает им шеи при борьбе — такому и оружия не требуется. Я видел, как он мнет в руке оловянные кубки и поднимает над головой бочонок с пивом. И он не единственный из людей Коллана.
— Трусишь, поэт?
— А ты как думал, глупый юнец? Страх — разумное чувство. И не надо путать его с трусостью. Лезть к Коллану нахрапом бессмысленно: его здесь знают, и у него имеются высокопоставленные друзья. Если ты нападешь на него, тебя схватят и приговорят к смерти — тогда Ровену некому будет спасать.
Друсс тяжело опустился на сиденье, поставив локти на косой стол.
— Не могу я сидеть вот так, сложа руки.
— Так пойди пройдись по городу. Глядишь, что-то и разузнаешь. Сколько ты выручил за лошадь?
— Двадцать монет серебром.
— Недурно. Пошли, я покажу тебе здешние места. — Друсс взял топор. — Нет, он тебе не понадобится. Меч или нож — дело другое, но за это чудище стража нас не похвалит. В толкотне ты можешь отрубить кому-нибудь руку. Лучше я дам тебе один из своих ножей.
— Не надо. — Друсс оставил топор на столе и вышел из комнаты.
Они спустились вниз и оказались на узкой лестнице. Друсс громко потянул носом.
— Тут воняет.
— В городах всегда воняет — особенно в бедных кварталах, где нет сточных канав и отбросы выкидывают из окон. Так что смотри под ноги.
Они направились в гавань, где с кораблей разгружали вентрийский и наашанский шелк, восточные травы и специи, сушеные фрукты и бочки с вином.
— Никогда не видел столько народу в одном месте, — сказал Друсс.
— А это ведь еще не самое бойкое время.
Поднявшись из гавани, они прошли мимо храмов и больших казенных зданий, миновали украшенный статуями парк и вышли к главному городскому фонтану. Парочки прохаживались рука об руку, и какой-то оратор держал речь перед кучкой слушателей. Зибен тоже остановился послушать, но вскоре двинулся дальше.
— Любопытно, правда? — сказал он. — Этот малый утверждает, что добрые дела совершаются из чистого себялюбия, потому что человек, творящий добро, чувствует себя хорошим. Стало быть, он печется не о благе других, а только о своем удовольствии.
— Его матери следовало бы сказать ему, что нехорошо пускать ветры ртом, — сердито сказал Друсс.
— Этим ты, надо думать, со свойственным тебе изяществом хочешь сказать, что не согласен с его доводами?
— Дурак он, и больше ничего.
— Как ты намерен это доказать?
— Тут нечего доказывать. Если тебе подают на тарелке коровью лепешку, незачем ее пробовать — и так ясно, что не мясо.
— Нет уж, ты объясни. Поделись со мной своей хваленой горской мудростью.
— Не хочу, — бросил на ходу Друсс.
— Почему не хочешь?
— Я лесоруб и понимаю толк в деревьях. В саду мне тоже доводилось работать. Знаешь ли ты, что к яблони можно привить черенок любого другого сорта? На одном дереве может расти двадцать видов яблок. То же и с грушами. Отец говорил, что и со знаниями так же — человеку можно привить что угодно, лишь бы с сердцем это не расходилось. Яблоню к груше привить нельзя. Это напрасная потеря времени — вот и я зря времени терять не хочу.
— Думаёшь, я тебя не пойму? — насмешливо спросил Зибен.
— Человек либо знает что-то, либо нет. Я не могу привить тебе свое знание. У нас в горах крестьяне обсаживают деревьями поля, чтобы ветер не сдувал плодородную почву. Но деревья должны расти не меньше ста лет, чтобы по-настоящему защищать от ветра, поэтому люди сажают их не для себя, а для других, не известных им. Они делают это, потому что это правильно — и ни один из них не смог бы переспорить того болтуна на площади. Или тебя. Да и не нужно им с вами спорить.
— Этот болтун, как ты выразился, — первый министр Машрапура, блестящий политик и известный поэт. Он смертельно оскорбился бы, узнав, что молодой невежественный крестьянин с пограничных земель с ним не согласен.
— А мы ему об этом не скажем. Пусть угощает своими коровьими лепешками тех, кто верит, что это мясо. Я пить хочу, поэт. Знаешь ты тут какую-нибудь приличную таверну?
